Смысл ночи - Майкл Кокс

— Ачто произошло потом, Мэри? — спросил я. Во мне крепла уверенность, что я знаю, чем закончилась эта история.

— Спустя месяц, сэр, я получила от Агнес письмо — она сообщала, что он женился на ней, как обещал, и они живут на широкую ногу в Лондоне. Ну, разумеется, я маленько успокоилась, хотя нутром чуяла, что брак с таким негодяем добром для нее не кончится. Я все ждала, ждала следующей весточки от сестры, но она не писала. Прошло полгода, сэр, целых полгода, и я вся извелась от тревоги — можете спросить у миссис Роуторн, коли не верите. И вот, Джон Брайн, чтобы меня успокоить, решил поехать в Лондон, разыскать Агнес и написать мне, что да как. О сэр, как же я тряслась от страха, когда от него пришло письмо — и предчувствие меня не обмануло! Я даже побоялась сама распечатать его и отдала миссис Роуторн, чтобы она прочитала мне вслух. Там содержалась самая страшная новость из всех мыслимых: этот зверь убил мою бедную сестру — избил до смерти, да так жестоко, что изуродовал ее милое личико почти до неузнаваемости. Однако он был арестован и собирался предстать перед судом, и я немного утешилась мыслью, что негодяя повесят за гнусное злодейство, хотя для него и виселицы мало. Но даже в таком утешении мне было отказано: какой-то подлый адвокат подбил присяжных признать виновным другого человека. Они заявили, будто этот другой тайно состоял с моей сестрой в любовной связи! Моя Агнес! Да она бы никогда не пошла на такое, никогда в жизни. В общем, убийцу освободили, а заместо него повесили другого человека — хотя, видит Бог, он был невиновен, как и моя любимая злосчастная сестра.

Мэри умолкла, в ее прелестных карих глазах стояли слезы. Я накрыл ладонью руку девушки, чтобы хоть немного утешить, а потом задал последний вопрос:

— Как звали мужа твоей сестры, Мэри?

— Плакроуз, сэр. Джосая Плакроуз.

25 In limine[181]

Плакроуз.

Я вспомнил циничную презрительную улыбку, которую он адресовал присяжным, снявшим с него обвинение в убийстве жены — сестры Мэри Бейкер, Агнес. «Вы глупцы, — казалось, говорил он всем своим видом. — Вы знаете, что это моих рук дело, но я вам не по зубам». И спасением от петли он был обязан мне — мне!

Плакроуз был здоровенный малый, грузный, но проворный, даже шире Легриса в плечах, с громадными ручищами — на правой не хватало указательного пальца, случайно отрубленного в пору занятий мясницким делом. Вообще-то я не робкого десятка, но с таким типом, как Джосая Плакроуз, я бы поостерегся связываться: мерзкий прищур свиных глазок изобличал в нем необузданную склонность к бессмысленному и жестокому насилию, а элегантность платья и манер лишь усиливала общее зловещее впечатление. С первого взгляда вы бы почти приняли его за джентльмена — почти. Он уже давно вычистил из-под ногтей кровь смитфилдских скотобоен, но по сути своей остался мясником.

Весь вид Джосаи Плакроуза явственно свидетельствовал, что именно он повинен в безжалостном убийстве своей несчастной жены, совершенном в ходе какой-то обычной семейной ссоры, но благодаря моим стараниям он так и не услышал колоколов церкви Гроба Господня[182] и вышел на волю, чтобы снова убивать. После освобождения Плакроуз как ни в чем не бывало вернулся в свой дом на Веймут-стрит, словно бросая вызов соседям и общественному мнению. Разумеется, мистер Тредголд ни разу не изъявил желания узнать, каким образом я провернул такой фокус. Я видел выступление блистательного месье Робера-Удена[183] в Париже и воочию наблюдал, какое действие производит искусство иллюзионизма на людей, желающих верить в чудо. Я не использовал ни зеркал, ни электрической силы, чтобы создать иллюзию виновности ни в чем не повинного человека и отказать Калкрафту[184] или еще какому-нибудь вешателю в удовольствии накинуть петлю на шею гнусного Плакроуза. Однако в моем распоряжении имелись другие испытанные средства, равно действенные применительно к моей доверчивой аудитории: якобы найденные у злополучного простака письма, доказывающие его прелюбодейную связь с миссис Агнес Плакроуз, урожденной Бейкер; а также многочисленные свидетели, из которых одни были готовы показать под присягой, что обвиняемый обладает свирепым нравом и что он находился в доме Плакроузов в роковой вечер, а другие — подтвердить, что в момент убийства Плакроуз сидел в одной из шедуэллских таверн. Сделав свое дело, свидетели — тщательно отобранные, хорошо подготовленные и щедро оплаченные — бесследно сгинули в недрах Лондона.

Так вот и получилось, что одним морозным декабрьским утром, по завершении очередного судебного следствия, некий мистер Уильям Крэкуэлл, помощник аптекаря с Бедфорд-роу в Блумсберри, вышел из Двери Смертников Ньюгейтской тюрьмы, направляясь на назначенную встречу с мистером Калкрафтом, а в то же самое время мистер Джосая Плакроуз — небрежно помахивая тяжелой тростью с серебряным набалдашником, которой он размозжил череп своей бедной жены, и неторопливо переступая ногами, обутыми в башмаки, которыми он раздробил ребра уже умирающей жертве, — шел на прогулку по парку Хэмпстед-Хит. После суда мне нисколько не хотелось поздравить себя с успехом, и ни я, ни мистер Тредголд не испытывали ни малейшего удовлетворения, что нашего клиента оправдали и отпустили. В общем, Плакроуз был забыт.

После ухода Мэри я принялся расхаживать по конюшенному двору, невольно вспоминая медицинское заключение о телесных повреждениях Агнес Плакроуз, сделанное мистером Генри Уитмором, врачом и аптекарем с Солбат-сквер, Клеркенуэлл. Кипя гневом, я вышел со двора в оглушенном состоянии и стремительно зашагал в темноте куда глаза глядят.

Рассказ Мэри о несчастной сестре, соблазненной жестоким негодяем, тронул меня гораздо сильнее, чем я мог представить. Но мысли мои занимал не один только Плакроуз, а еще и Феб Даунт — опять он! Казалось, он подстерегал меня за каждым поворотом — неблагозвучный, отвратительный для слуха basso continuo,[185] сопровождающий мою жизнь. Факт близкого знакомства двух столь разных людей озадачил меня сверх всякой меры. «Какие общие интересы, — недоумевал я, — могут связывать безжалостного убийцу и сына эвенвудского пастора?»

Около часа я бесцельно бродил по парку в таком вот смятении чувств и наконец вышел на тропу, которая вилась вверх по крутому склону к Храму Ветров. Пока еще не испытывая желания возвращаться во вдовий особняк, я поднялся на вершину искусственного холма, где стоял Храм, и взошел по нескольким ступеням на террасу. Здесь я повернулся и устремил взгляд через парк на мерцающие огни усадьбы.

Я уже собирался спуститься с террасы, когда вдруг заметил, что дверь северного портика открыта. Поддавшись порыву, я решил заглянуть внутрь.

Здание — построенное по образцу виллы «Ротонда» Палладио, как и более знаменитое подобие последней, сооруженное в Касл-Ховард, — представляло собой увенчанный куполом куб с четырьмя портиками, ориентированными по сторонам света.[186] Даже в густых сумерках я разглядел, что зал украшен великолепной алебастровой лепниной. В ноздри ударил запах сырости и запустения, а когда я вошел, то почувствовал, что ступаю по кускам штукатурки, осыпавшейся с потолка. В центре помещения стояли круглый стол с мраморной столешницей и два кованых кресла. Третье кресло, опрокинутое на спинку, лежало поодаль. На столе стоял подсвечник с огарком свечи.

Положив шляпу и трость на стол, я достал из жилетного кармана шведскую спичку и зажег сперва огарок, а потом сигару, чтобы поднять настроение. В неверном свете трепещущего язычка пламени я получше рассмотрел роскошное внутреннее убранство Храма. Однако представлялось очевидным, что здание обветшало уже много лет назад: несколько стекол в двери северного портика были выбиты, грязные осколки все еще валялись на полу; свисавшие со стен и потолка пыльные клочья паутины, похожие на изорванные истлелые саваны, легко колыхались в сыром воздухе.

Оставив свечу на столе, я подошел к опрокинутому креслу и поставил его на ножки. На полу рядом я заметил небольшой черный предмет, едва различимый среди зыбких теней, порожденных свечным пламенем. Подстрекаемый любопытством, я опустился на колени.

Это оказался дрозд — видимо, бедняга залетел в открытую дверь и разбился о зеркало в позолоченной раме, треснутое и испещренное пятнами, что висело на стене прямо над ним. Крылья мертвой птицы были раскинуты, словно в полете. Из одного открытого, но незрячего глаза вытекала струйка вязкой черной жидкости, собравшейся в крохотную лужицу на пыльном полу, а второй глаз был смежен мирным смертным сном.

Почему-то меня задело за живое, что несчастный дрозд лежит на виду посреди мрачного заброшенного храма, вдали от теплых объятий земли. Я осторожно поднял птицу за кончик крыла, намереваясь найти для нее подобающее место упокоения за пределами Храма, и в следующий миг обнаружил нечто интересное.