Сполохи детства - Степан Калита

Но я сумел смолчать. Переключился на учебу, на секции, стал жить, как раньше. Память о случившемся немного потревожила — и оставила в покое…

До тех пор, пока через месяц я не оказался в подвале у Банды. Конечно, по приглашению Рыжего. Зашел — и сразу наткнулся взглядом на висящего в потолочной петле парня. Правую руку ему плотно примотали веревкой к железной скобе, и уже порядком поколотили. Под носом у него была размазана кровь, и левый глаз заплыл. Хотя били парня, в основном, в грудь — с разбегу. Развлекался молодняк.

Рыжий был бодрее, чем обычно, и изрядно пьян.

— Ну что?! — заорал он незнакомому парню, ткнул в меня указательным пальцем. — Узнаешь?! — Обернулся ко мне: — И ты знакомься, подольский наш дружок. Зовут Гарик.

Я весь похолодел. Такого развития событий я никак не ожидал.

— Конечно, не узнаёшь! — продолжал орать Рыжий. — Потому что вы, пидорасы, на встречу опоздали. Зато менты не опоздали. А я как знал… ну просто чуйка сработала, что не надо самому ехать. А вы меня там так и ждали. Да, Гарик? Думали, слить меня? Все за те дела прошлые наши слить? Я же долги-то возвращаю. Сказал, что возвращаю — и вернул. Конечно, ты его не знаешь. Потому что ты, с-сука. — Тут он пнул пленника ногой в живот, тот охнул от боли и захрипел «ма-ма» едва слышно. — Опоздал он. Так ты сказал? Ты не опоздал, Гарик, а специально позже пришел… Мой пацан еле оттуда убрался. А другой не успел. И всё — нет его. А какой был пацан. По нему все девки сохли. И свой — в доску. А ко мне вчера его мать приходила — тетя Надя. Я ее вот с таких лет знаю. И говорит: «Ну как же так получилось, Володенька?!» И что я ей скажу? Что пацаны подольские на встречу опоздали? Зато вместо себя прислали ментов…

Рыжий подошел, обнял меня за плечо.

— Давай, Степ, врежь ему как следует. А то он, падла такая, думает, что всех наебал.

— Нет… не хочу я, — я затряс головой. — Если бы в драке, а так бить… когда он привязан… не моё это.

Рыжий вытаращился на меня с удивлением:

— Да он же нас всех подставил. Ты же едва ноги оттуда сделал. Ты чего, Степа? А, Степа? Врежь ему, говорю тебе! Или я тебя совсем уважать перестану.

Бить подвешенного к потолку, словно боксерскую грушу, человека не хотелось, но я понял, что без этого не обойтись. И залепил ему по физиономию классическую двойку, так что он, охнув, еще больше обвис.

— Другое дело, — Рыжий удовлетворенно кивнул.

— И чего ты с ним делать собираешься? — спросил я.

— Да ничего… К сожалению. Если бы можно было, сделал бы уже. Но мне война с подольскими не нужна. Попинаем еще немножко для понимания, и отпустим.

Я сразу успокоился… Хотя этот кровавый подвальный эпизод еще долго не шел у меня из головы. Совесть — проклятое чувство. Если она у тебя присутствует, ее ничем не заглушить. Хотя можно попробовать. Я даже стал потихоньку подворовывать отцовский коньяк из серванта, разбавляя чаем. После коньяка становилось полегче. Но все равно — на душе было тягостно… Потом отец заметил, что коньяк не такой на вкус, был серьезный разговор, я обещал, что выпивать больше не буду, но «у меня плохая наследственность».

— Это я знаю, — сказал папа. — Заметь, это ты сам упомянул. Не я.

— Потому и упомянул, что плохая. Вот и получилось так с коньяком.

— И как часто тебя тянет выпить? — заинтересовался отец. — Это я к тому, что, может, уже лечиться пора?

— Не пора, — заверил я. — Я больше не буду. Ты сам знаешь, у меня характер. В общем, больше не буду.

— Понятно, — отец помолчал. — А если будешь, не сейчас, конечно, попозже, когда подрастешь, можно тебя попросить — не-пить-мой-коньяк! Пей свой, если так уж хочется!

Тут я обиделся на него не на шутку. Оказывается, он не за меня волновался. А за свой коньяк. У отца всегда были маленькие слабости, над которыми мы с мамой подшучивали. Он, к примеру, покупал и прятал шоколадные конфеты — чтобы потом съесть их в одиночестве. Хотя мы прекрасно знали, где находится его тайничок — в ящике стола на кухне, в дальнем углу. Коньяк он тоже, как выяснилось, предпочитал пить один, ни с кем не разделяя эту маленькую радость. И главное, жадным отца никак нельзя было назвать — он никогда не жалел для меня денег, когда они были, готов был поделиться последним — но только не конфетами и коньяком…

В следующий раз я встретил Рыжего в автобусе. Он ехал с какой-то новой барышней, обняв ее за плечо. На соседнем сиденье главаря сопровождали два молодых парня, стриженных под бокс. Мы поздоровались за руку.

— Как дела? — спросил Рыжий, посмотрев на меня с хитрым прищуром.

— Нормально, учусь.

— Ты не думай, что я про тебя забыл, — сказал он. — Вообще, не думай, что я про тебя когда-то забуду. Ты все время в моей голове. Вот здесь. — Он постучал по козырьку кепки. — Скоро мы к тебе придем и что-нибудь попросим. И ты для нас это что-то сделаешь. Понял?

Я уныло кивнул.

— Вот и молодец, — Рыжий одобрительно улыбнулся. — Ну ты живи пока. И не ссы по пустякам, пацан.

Девушка глянула на меня без интереса — как на кусок мяса в витрине гастронома. За этот взгляд я ее сразу возненавидел. Но Рыжего я ненавидел куда больше — я подметил, что самодовольная мразь за последнее время сильно разжирела, он почти разлегся на автобусном сиденье, выпятив живот, могу поспорить — сейчас он ощущал себя по меньшей мере королем Вселенной.

Смерть всегда страшна. Ожидаемая. Неминуемая. Она все равно несет неизвестность. Помню, как впервые осознал, что тоже смертен. По телевизору показывали новости из далекой восточной страны. И игрушечные солдатики вдруг превратились в настоящих, а показанные вблизи трупы внушили мне осознание, что это не понарошку — что вот сейчас кто-то убивает кого-то из автомата, и может так статься, что убьют и тебя. То есть меня.

— Мама, — спросил я тогда, — а я что, тоже умру?

— Конечно, — ответила мама, — все умирают. — Она, вообще, всегда говорила правду.

И я заплакал от жалости к себе.

— Что, себя жалеешь? — спросила мама, точно уловив тот самый миг, когда я осознал, что тоже смертен.

И мне стало мучительно стыдно, что я жалею себя, а не маму, ведь она тоже обязательно умрет, потому что все мы смертны. Маленькому мужчине тоже стыдно жалеть себя, а не маму. Если, конечно, он родился мужчиной.

В нашей семье, в общем-то, неожиданных смертей не было. Хотя была страшная авария, когда пострадал мой младший брат. Его, ученика первого класса школы, сбил молодой дуралей, поехавший обкатывать машину без тормозов. Результатом стали: два месяца комы, долгая реабилитация, мгновенно поседевшая мама, чей характер после всего пережитого стал еще тверже. И еще я помню, как плакал дедушка, глядя, как мой брат встает на тонкие ножки и снова делает первые шаги. А водителю, кажется, даже ничего не было, хотя его родительница некоторое время ходила за мамой по пятам, предлагая ей взять деньги. Но она, разумеется, с презрением отказалась.

Все заболевали — и уходили постепенно, успев порядком помучить перед смертью своих близких. Так уж заведено в нашей семье. Позже я видел внезапную смерть. И пришел со временем к выводу, что она красива. Человек отправляется в небытие, как дуэлянт — словно звучит неслышный выстрел, и он падает оземь. Вы оборачиваетесь — что случилось? А он уже мертв. Конечно, неподготовленный близкий человек может испытать шок, и даже нервное расстройство, но все равно это лучше — чем агония долгих месяцев борьбы, когда исход уже предрешен…

Над нами жила дружная семья из трех человек. Отец работал инженером в каком-то НИИ, мать была женщиной простой, трудилась кладовщиком в продмаге. Дочка — умница и красавица. Училась на одни пятерки. Приходила помогать мне делать домашнее задание по физике и математике — она была старше на несколько лет, и взяла надо мной шефство по этим предметам. Сама, без всякой протекции, поступила в вуз. Помню, как мы вместе с ней радовались этому событию. После поступления она решила поехать навестить бабушку в деревню. Зашла ко мне зачем-то, уже не помню по какой причине, мы пили чай на кухне и болтали обо всем. И пересказала мне внезапно странный сон, увиденный этой ночью. На нее навалился медведь, всем телом, так что не продохнуть. И она ощущает тьму, видит тьму, чувствует тьму, задыхается, и никак не может проснуться. «Очень страшный сон», — сказала она напоследок. И уехала в деревню. Больше я ее никогда не видел. В тот же день ее сбила насмерть машина. И скрылась с места происшествия. Красиво… Беззвучный выстрел — и ее не стало. Но родители не пережили совместного горя. Это только кажется, что оно сплачивает, на деле — разлучает. Отец вскоре ушел к другой женщине. А мать начала топить свое горе в водке, и очень быстро стала выглядеть, как типичная алкоголичка — с одутловатым лицом, нелепой походкой из-за вечно нарушенной координации…