Бастионы Дита - Николай Чадович

— Но сдался все же, — как будто с легкой иронией уточнил Хавр.

— Сдался! Куда ж ему деваться? Если надо, я бы его еще год из своих рук не выпускал. А все его фокусы стариковские мне давно известны. Не из таких ловкачей душу вытряхивал… Да, повозиться пришлось. Но потом, гляжу, стал слабеть, последние пузыри пустил и подох. Отмучился. С просветленным лицом отошел. А меня в тот же момент словно обухом по голове огрели. Мудрость его, значит, ко мне перешла. Все тут теперь, — он похлопал по своей облезлой макушке. — Теперь Предвечные со мной совет держать будут. Я средь людей наиглавнейший. И ты, братец, о том тоже не забывай.

— Значит, не стали его Предвечные защищать, — задумчиво проговорил Хавр.

— А им-то что! — развел руками Замухрышка. — Какая разница, кто из людей эту службу будет править. Предвечным до наших дел, как Гробнице Вечности до дождика.

— Добился своего. Поздравляю. А сейчас чем собираешься заняться?

— Еще не знаю толком. Возможно, тебя домой провожу. Ты ведь нынче в Дите живешь?

— В Дите.

— Вот видишь, в хорошем городе живешь, а родного брата в гости не приглашаешь.

— Уж очень много у тебя провожатых. Боюсь, не прокормлю всех. Кроме того, через Переправу нужно идти. А златобронники на тот берег не всех пускают.

— Со златобронниками мы как-нибудь договоримся. У них кони, у нас корм. У них сундуки, у нас сокровища. Старик здесь немало всякого добра накопил. Есть на что погулять.

— Дитсы народ серьезный. И гуляк не любят. Боюсь, не откроют они тебе ворота. Законы у них на этот счет строгие.

— Дураками будут, если не откроют. Ломать придется. Чего они, как чужаки, в своей берлоге сидят. Бастионов наворотили. Сломаем, снесем, сроем…

— Бастионы снесете? — Хавр с сомнением покачал головой. — С одними копьями? Без осадных машин? Что-то не верится.

— Зачем нам осадные машины? — удивился Замухрышка. — Ты будешь нашей осадной машиной. Снесешь парочку бастионов, а все остальное мы уж сами докончим. Согласен? Чего молчишь? Ты ведь по таким делам мастер… Еще в детстве умел с Перемежовками управляться.

— Тебе ответ сразу дать?

— Конечно. Я же не болтать с тобой явился. Теперь я не только владыка Приокаемья, но еще глаза и язык Предвечных. Ты сам к этому рвался, да промахнулся. Значит, придется меня слушать.

— Тебя? — переспросил Хавр. — Что-то мне с этой мыслью пока трудно свыкнуться. А знаешь, как мой спутник предложил назвать тебя? — Он кивнул в мою сторону. — Всевидящим Отче, ни больше ни меньше.

— Этот безродный бродяга смеет давать мне прозвища! — не по-хорошему удивился Замухрышка.

— Я, наверное, и в самом деле поступил опрометчиво, — пришлось признаться мне. — Лучшего прозвища, чем Замухрышка, для тебя действительно не подберешь. Разве что — Отцеубийца!

Некоторое время этот трухлявый гриб молчал, оглядываясь по сторонам (видимо, высматривал для меня подходящее дерево), потом почесал у себя за ухом и с наигранным добродушием сказал:

— Я про тебя, бродяга, все знаю. Поэтому трогать не буду. Прощаю ради такого торжественного случая. Иди своей дорогой и не лезь в наши семейные дела.

— Сюда я пришел не один, а вместе с твоим братом. И уйти собираюсь с ним. Ты согласен, Хавр?

— Нет! — Хавр отступил в сторону, слово опасался, что я, уходя, вскину его себе на плечо. — Действительно, не касайся наших дел. Иди своей дорогой.

— Иди-иди, пока я не передумал, — зловеще прошипел Замухрышка, становясь между нами. Его воины без промедления обнажили оружие.

— Пойду, не суетись понапрасну, как будто прищемил себе кое-что. Я пойду, но запомни — зря надеешься, что стал посредником между людьми и Предвечными. Всевидящим Отче нельзя стать путем насилия. Тебе показалось, что высокая мудрость и нечеловеческие способности снизошли на тебя. Ты мог воспринять только проклятие и ненависть умерщвленного тобой отца. В гнилом болоте вьют гнезда ядовитые гады, а не гордые орлы. Судьба твоя будет ужасна, и очень скоро ты в этом убедишься. Предвечные не карают людей за дурные проступки, но и никогда не прощают их.

Резкая боль рванула правую сторону моей челюсти, а после левую — я даже руку машинально вскинул, чтобы проверить, уцелели ли зубы. Затем я ослеп — сначала на один глаз, потом на оба. Вслед за этим отказал слух. Не знаю, сколько времени я простоял так, ничего не видя и не слыша, разрываемый сумасшедшей болью (это при том, что мои нервные окончания к боли малочувствительны, не знаю даже, как эту пытку выдержал бы обыкновенный человек).

— Ну? — наконец-то я услышал голос Замухрышки, доносившийся словно через вату. — Хочешь, я заставлю тебя наложить в штаны или откусить собственный язык? Хочешь?

Да что же это такое? Как он сумел так скрутить меня? Ведь мое сознание для него недоступно, я абсолютно уверен в этом. Неужели Замухрышка способен как-то воздействовать непосредственно на внутренние органы человека, минуя нервную систему? С такими фокусниками мне еще не приходилось сталкиваться. Надо удирать, пока не поздно!

— Все-все! Ухожу! — заплетающимся языком пробормотал я и, как бы прося пощады, вскинул руки.

— Запомни этот урок и постарайся больше мне не попадаться, — в голосе Замухрышки слышалось чванливое торжество.

Я едва мог различить его сквозь пелену слез, все еще застилавших глаза, но это отнюдь не помешало моему кулаку попасть в цель. Ощущение было такое, словно бьешь по гнилому арбузу.

— Мы еще встретимся! — пообещал я, но эти слова вряд ли кто мог расслышать, ибо произнесены они были уже в объявшей меня стихии Мировремени.

Уходить далеко в будущее я, конечно же, не собирался — надо было еще выручить Ирлеф, запас зелейника у которой был не бездонен. Но и тут имелись свои сложности. Как из автомата нельзя выпустить меньше одной пули сразу, так и в Мировремени минимальный бросок вперед равен примерно полутора-двум суткам. Но его еще надо уметь сделать — этот один-единственный бросок. Примерно с таким же успехом разогнавшийся на всю катушку спринтер может остановиться точно на линии финиша, а летающий лыжник затормозить на самом краю трамплина. Инерция потока Мировремени похлеще инерции движения.

И тем не менее я остановился именно там, где хотел. Но лучше бы я этого не делал! Вырваться из огня фантомной боли, чтобы оказаться во вполне натуральном пламени, — не лучшее решение проблемы личной безопасности.

Лес вокруг горел очень энергично, я бы даже сказал, с энтузиазмом — радостно гудя и постреливая в небо фонтанами искр, и хотя я пробыл в этом пекле всего несколько секунд, урон, нанесенный моей одежде, шкуре и шевелюре, можно было оценить как значительный.