Новый Мир ( № 12 2008) - Новый Мир Новый Мир

Виктор Топоров видит в этой смысловой рифме доказательство беспомощности автора: мол, одно ружье стреляет дважды. Мне же, напротив, кажется, что эта рифма и создает драматическое напряжение. Ожидание гибели героя повисает в воздухе. С Колей Гусарцевым произошел несчастный случай. Несчастный случай — это не трагедия. Жилин же оказывается жертвой трагических обстоятельств. Не удалив от себя пацанов, к которым испытывает острую жалость, он сам делает шаг навстречу собственной гибели.

Притча о том, как добро оборачивается злом, о невольной и трагической неблагодарности, о том, как страшно связаны в этом мире деньги и кровь (коварное двурукое божество всегда жаждет крови, даже если от его имени кто-то требует денег), — вот зерно романа Маканина. А военные действия в Чечне — лишь декорация, антураж. Самый главный просчет автора, на мой взгляд, в том, что он одел притчу в поношенный армейский камуфляж, в бытовую оболочку романа о чеченской войне, про которую ему мало что известно. Если бы действие романа разворачивалось на абстрактном Кавказе, на неизвестной войне, в неозначенное время, в неназванной республике (как действие рассказа “Кавказский пленный”), то и значительная часть претензий к автору просто бы отпала. Но очевидно, у столь опытного писателя, как Маканин, были веские соображения в пользу собственного решения. И значит, за него придется платить.

*Латынина Юлия. Джаханнам, или До встречи в аду. М.; 2005, стр. 142 — 144.

Эта проза — живой организм

Вопреки. Это слово приходит на ум, когда окидываешь взглядом жизнь и работу Солженицына в новом веке. Человек-легенда, классик, признанный во всем мире... Кажется, фигуре такого масштаба нужно делать невозможное, чтобы не «забронзоветь». Александру Исаевичу это удалось, и благодаря не только удивительной работоспособности, но и умению трудиться вопреки, то есть делать то, чего не ждут. Примеров много. Даже наделавшая шума история с Госпремией за 2006 год — известная главным образом тем, что Солженицын вопреки ожиданиям не отказался (как отказывался не только от ордена Андрея Первозванного к восьмидесятилетию, но и, о чем помнят меньше, даже от Государственной премии РСФСР 1990 года за «Архипелаг ГУЛАГ» — если быть точным, заблокировал выдвижение книги на премию — и это в те годы, когда все были полны иллюзий и надежд). А кто на рубеже веков не говорил о том, что толстые журналы уже «не те», никому не нужны и вот-вот погибнут? —

а многие в старшем поколении литераторов не прочь были добавить, что, в частности, «не тот» уже «Новый мир», после Твардовского и перестройки... Солженицын, вопреки этим настроениям, оставался по-прежнему верен своему журналу и, кажется, бровью не повел, что обрушились тиражи и нет всенародного круга читателей. Его плодовитости позавидовал бы любой автор: ежегодно — по нескольку внушительных публикаций в разных жанрах; прервалось это внезапно, и последняя на сегодняшний день — в № 12 за 2004 год, «Награды Михаилу Булгакову при жизни и посмертно». В те дни, все-таки уже не близкие, обсуждали номер (в нем мне выпала честь дебютировать с повестью) со столичным писателем N: он считал, что солженицынская публикация закрывает цикл «Литературная коллекция». Причина — в том, что здоровье, дескать, не позволяет Александру Исаевичу работать в прежнем режиме. А через год — вопреки этим распространенным, видимо, разговорам — с рекламных щитов улыбался классик, ниже — слоган: «Солженицын написал сценарий». Рекламировался сериал Глеба Панфилова «В круге первом». И нобелевский лауреат не погнушался взяться за работу сценариста со всей добросовестностью. (Я специально сейчас проверил в Интернете: кто писал сценарий к вышедшему немногим раньше сериалу «Московская сага». Не Аксенов. А ведь и ему работоспособно­сти тогда было не занимать: каждый год выпускал по толстенному роману.)

Не менее тщательно работал восьмидесятисемилетний Солженицын и с Полным собранием сочинений, которое начало выходить в издательстве «Время»...

В 2007 году ученые отмечали необычный факт: впервые в истории серии «Литературные памятники» Академия наук издала книгу ныне живущего автора. Это был все тот же роман «В круге первом», со всеми положенными комментариями, st1:personname w:st="on" редакция /st1:personname ми и вариантами. И в этом «рекорде» можно уловить печальный подтекст: мы и самого Солженицына скорее готовы были принимать как «памятник», а его произведения — как канонический, выверенный и законченный свод текстов. Дальнейший его писательский прогресс, появление новых — и принципиально новых, ценных во многом как раз этой новизной, непохожестью на прежнее — вещей как-то не очень укладывалось в общем сознании некогда «самой читающей страны». И нагляднее всего продемонстрировала это история военной дилогии 1998 года — двучастного рассказа «Желябугские выселки» и «односуточной повести» «Адлиг Швенкиттен».

Никому не надо доказывать, что сама биография Александра Солженицына не менее ценна и уникальна, чем его художественные произведения. Однако на фоне значительных этапов этого жизненного пути в нашем сознании как-то отходит на второй план, что еще до ГУЛАГа Александр Исаевич воевал на фронтах Великой Отечественной войны, получал боевые ордена, прошел от Орла до Восточной Пруссии. Интересно, много ли было писателей, участвовавших в той войне, но на протяжении десятков лет не посвятивших ей ни строчки?.. Только на пороге восьмидесятого дня рождения Солженицын обратился к этой теме. Неожиданно для всех. Может быть, даже думавших, что в его творчестве «в общем и целом» уже поставлена точка.

Дилогия, напечатанная в № 3 «Нового мира» за 1999 год, обращает на себя внимание и тем, как это написано, — хрустально: «Застоялая, как годами недвижимая вода. От соседней яркой майской зелени она кажется сине2й себя».

И тем, насколько фотографически точно, в малейших деталях, а оттого по­­трясающе выпукло и достоверно рисуется происходящее: вы знали, как оглушительно по-змеиному шипит «катюша», так, что бабы в подвалах замолкают в ужасе надолго?.. Вы знали, как буднично выглядит война?.. В «Желябугских выселках» всё есть: и артиллерийские удары, разрушающие избы, и налеты «юнкерсов», и кровь, и смерть. Но это, как ни странно, чуть ли не фон для какой-то почти стенограммы нормальной, привычной для бойцов жизни: вот пошел на озеро искупаться, пока затишье, вот пошел туда, сюда; вот каша готова; вот рутина с расшифровкой лент акустической разведки — одна вражеская батарея, черт, все никак не дается, не засекается; вот удалось урвать время, сгонять в соседнее село, где комбат Боев так же «на бегу» празднует день рожденья... Давно так живут. Привыкли. И герой-рассказчик привык. И чувствует, когда поспешно пьют водку в кузове грузовика, себя в большой единой семье. Может быть, это самая теплая проза Солженицына.

«...Но в читательскую толщу они (рассказ и повесть. — И. С. ) — по условиям нынешнего времени — так и не сумели проникнуть», — сетует Юрий Кублановский [1] . Что ж, вполне возможно, и время виновато в том, что военная дилогия почти не была тогда прочитана. О сломе самой системы хоть сколько-нибудь массового чтения качественной литературы говорилось немало; писали не раз и о застарелой уже болезни российской книготорговли — чем больше наименований книг, тем меньше их средний тираж, тем мизернее шансы нового сборника вырваться за стены нескольких столичных магазинов и попасть в руки читателя в Тюмени, Уфе, Челябинске... Сейчас-то ситуация выглядит чуть более благополучной — точечно, буквально «вручную», на рынок успешно вбрасываются качественные книги авторов некоммерческого склада («Люди нашего царя» Людмилы Улицкой, «2017» Ольги Славниковой и другие), — но тогда, в девяностых, был железный диктат суррогатного чтива. Отвернулся массовый читатель от толстых журналов. В кризисе была серьезная, авторитетная критика. Впрочем, здесь надо делать поправку и на уникальный статус писателя. Критике тяжело быть объективной в отношении человека, чьи портреты висят в школьных кабинетах в одном ряду с Ахматовой, Булгаковым, Есениным... Да что там «объективность», — с такой фигурой критика предпочитает просто не связываться, задвигая ее куда подальше от живой словесности, к «литературным памятникам». Илья Лепихов довольно жестко и неоднозначно, несправедливо даже написал о сборнике солженицынских рассказов, но в одном его суждении есть доля истины: «Собственно литературные достоинства его прозы, весьма необычные и тем самым по крайней мере открытые для критики, продолжительное время не подвигали его литературных недругов к дискуссии. Все ограничивалось ёрничанием над архаико-модерновым солженицынским словотворчеством. <...> Но это хотя и яркие, а все-таки частности. Ничего же другого критики видеть, кажется, и не желали. Или не могли разглядеть в сдавленной мощи эпопей» [2] .