С привкусом пещерной соли - Юлия Шолох

    - Можно? - поинтересовалась Наташка, оглядывая пустынный берег. Сотни посадочных мест, а она просится под бок этого человека, который, если припомнить, не особо-то ей нравился.

    - Конечно, можно.

    - Что вы тут делаете?

    Он повернул к Наташке голову и она чуть не вскрикнула, когда тусклый свет отразился в его глазах.

    Михаил Иванович походил на труп, который восстал из земли. Он совершенно точно доживал свои последние дни, причем доживание проходило совсем не просто и отложило на его лице гримасу непреходящей боли.

    - Извините, - выдавила Наташка.

    - Да чего там, - широким жестом, плохо скрывающим собственное отчаяние, произнес он. - Не стоит. У каждого своя война. Я свою почти проиграл, а вот у тебя, как у большинства живых, полно времени выиграть.

    Спорить с ним не было никакой возможности. Нельзя же говорить умирающему, что он говорит пошлые банальности, которые забываются спустя несколько минут.

    Михаил Иванович, к счастью, отвернулся.

    - Я предпочитаю бывать тут один. Привыкаю, так сказать, к одиночеству. И постоянно думаю, все время думаю - есть ли там, после смерти еще что-нибудь?

    - Аквели уверены, что есть.

    - Я не аквель.

    - Неважно, - Наташка сжалась и обхватила плечи руками. - Я не хочу об этом говорить. Могу я что-нибудь для вас сделать?

    - Для меня нет, - ответил он, сосредоточено щурясь. - Кто я тебе такой? Мы просто вместе сюда ехали и больше нас ничего не связывает. Ты мной и не интересовалась никогда, как человеком, в смысле. Я всегда был фоном, сколько себя помню. И для жены. И для дочери... просто фон. А я тебя часто вижу... Все, что вокруг. С какой стати ты будешь что-то для меня делать? Но еще я вижу, что ты можешь сделать что-нибудь для него. Понимаешь, я о ком? Чтобы ему не пришлось однажды умирать так... в одиночестве. Гонза такого не заслужил.

    Наташка резко поднялась, отказываясь впускать в голову его слова.

    - Простите.

    Она уходила, стремясь к темноте, где гуру и забытье, а Михаил Иванович продолжал говорить сам с собой.

    - Вы с ним так похожи. Вы - хамелеоны, но не по рождению. Я всю жизнь таким был, все притворялся... пока не стало слишком поздно.

    Наташка практически перешла на бег, только бы его не слышать.

     И почти натолкнулась на комок пустоты, которая оказался вполне себе материальной. Гуру остановился, молча ввинчиваясь в нее своими ненормально ровными глазами и Наташка зажмурилась и с радостью позволила своего мозгу отключиться, потому что не желала вести войну за то, чего у нее нет.

    И ноги двинулись и пошли сами собой.

    Темнота расступалась, но не было ни холода, ни страха. Легкие исправно дышали, в висках стучало и сердце билось в спокойном ритме прогулочного шага.

    Очнулась Наташка, когда они вышли на островок, окутанный плотной водой, слабо освещенный зеленовато-желтым светом.

    Гуру уселся на камень, разведя колени, положил на них ладони и замер.

    Наташка отвернулась и добрела до края суши, похожего на серую застывшую пену. Села на гальку, такую же, как на пляже, зачерпнула воды, на ощупь почему-то больше напоминающей жидкий гель и умылась. Теплая, мягкая вода казалась родной стихией, домом, куда стоило вернуться. Вот прямо так, наклониться головой вниз и уйти рыбкой на дно.

    Наташка оглянулась на своего молчаливого хозяина и он улыбнулся. Вот тогда-то ее окатило волной возбуждения, когда в ответ на улыбку оставленные им в ее теле рыбки ринулись, стремясь попасть к источнику своего рождения.

    Что могло быть проще? Встать, подойти к гуру и позволить себя обнять. Позволить положить себя на землю, проникнуть в свое тело и забрать последний мусор, не вымытый вчерашней водой.

    Сколько женщин через это прошли? Все они сдались, разрешили ему побаловать себя нежностью и любовью, которых недополучали в реальности. Все они.

    Вот только Наташка ненавидела быть такой, как все.

    Она готова была насмерть расшибиться, только бы отличиться от остальных женщин. Неважно, в чем. Предсказуемость - худшее наказание, равнодушно задвигающее посмевших высунуть нос обратно в посредственность. Нелицеприятно, зато факт.

     Или может дело в том, что она не знала, как это - быть женщиной. Разве возможно ею стать, не имея в запасе достойного мужчины? Больной вопрос. Слишком больной, чтобы действительно о нем думать.

    Гуру мягко ее позвал. Не голосом, а так, будто рывок, заставляющий приблизиться, стал сильнее. Теперь окунуться хотелось не в воду, а в его тепло.

    И тогда Наташка сдалась.

    Но перед тем как встать и сделать все, что он пожелает, она наклонила голову, уткнулась лицом в коленки и разрыдалась.

    Над своей глупостью - так отчаянно стремиться быть не как все и все равно оставаться одной из них. И дело даже не в гуру. В мужчинах, к которым все равно тянет и каждый раз ты будто заново достаешь свое сердце и пакуешь в цветную коробочку. И получаешь возврат за ненадобностью - жеванным и мятым.

    И в не убиваемом, изматывающем желании стандартного бабского счастья во времена, когда на улице 21 век и групповуха становится таким же стандартом, как посещение парикмахерской.

    Над своим телом, таким же слабым, как все остальные человеческие тела. Вот, захотел ее отыметь великий подземный гуру и чем-то таким воспользовался, что она не может ему отказать, хотя совершенно точно знает, что это раз и навсегда поставит крест на всех ее дальнейших планах, на жалких остатках растоптанного самоуважения и еле живой надежды на будущее. Не останется единственного очага, освещающего для нее эти сырые бездонные пещеры. Вокруг которого она вилась, как глупый мотылек и точно так же подпалила крылья.

    А за что?

    Почему она должна слушаться желаний этих придурошных гуру?

    - Ты не должна.

    Наташка подскочила, как ужаленная, тяжело дыша. Она боялась пошевелиться, чтобы тело не перехватило контроль, потому что все в ней хотело только одного - секса, быстрого или медленного, грубого или нежного, любого, только немедленно. Суррогата любви, пусть даже самого низкопошибного.

    - Если тебе не хочется быть, как все, ты можешь уйти, - насмешливо говорил гуру. Его голос слегка переливался, словно он пел песню на незнакомом языке и местами был неуверен в произношении.

    - Мне сказали, ты забираешь женщин для себя.

    - Я беру их, потому что они несчастны.

    - Я не несчастна! А вчера до твоего прихода я вообще была счастлива!

    Он покивал головой.

    - Я беру только тех, кто одинок.