Ловец ласточек (СИ) - Рябова Александра

— Тебе уже пора? — неуверенно спросил Кир. — Может, задержишься хоть на пару минут? Мария, у нас ведь ещё есть время?

— Есть, есть, — вздохнула она. — Но не увлекайтесь. Вам дай волю — и уговорите бедную Марту остаться до завтра, а потом до послезавтра, до мая, до лета. — Мария устало махнула рукой. — У вас пять минут.

Кир подошёл ближе, отвёл взгляд, перевёл на меня и снова отвёл, неловко молча, переминаясь с ноги на ногу. Петер не сдвинулся с места.

— Чёрт. Выторговал время, и даже не знаю, что сказать. Из всего того, что хочется.

— Угу, — кивнула я. — Всего сказать не получится.

Кир улыбнулся, не печально, но с таким пронзительным сожалением, что у меня заныло в груди.

— Вроде только вчера познакомились, и вот ты уже уходишь. Раньше нас. По правде, мне даже обидно, совсем немного, но всё же. Надо лучше стараться, да? — Он покосился на Петера, стоявшего в стороне. — Мы обязательно догоним тебя. Обещаю.

— Значит, ещё увидимся?

— Да. Да, непременно. — Мы обнялись, и Кир негромко добавил: — Удачи, Марта. Пусть всё сложится хорошо.

Петер поглядывал на нас, не решаясь подойти. Тогда я подозвала его, развела руки, и он крепко-крепко стиснул меня в объятиях. Чувства, заключённые в этом долгом прикосновении, словами было не передать. Так мы и замерли, слушая друг друга. Не хотелось отпускать его. Не хотелось отпускать никого из них.

— Как же мы будем без тебя? — всхлипнул Петер и отстранился.

— Как и раньше, — я успокаивающе погладила его по плечу. — Вы справитесь, это ведь не конец света, ничего плохого не случилось. Я в вас верю. И надеюсь, что мы прощаемся не навсегда.

Он уронил было голову, но тут же выпрямился, будто что-то вспомнил. Его губы тронула улыбка; лёгкая и светлая, она до неузнаваемости преобразила его лицо. В то мгновение я поняла, что могу уйти со спокойной душой.

— Наговорились?

Мария хмурилась, но лишь для строгости. А может, чтобы скрыть волнение: её движения были чуть более напряжёнными, чем обычно. Она встала передо мной, внимательно посмотрела в глаза и, убедившись в чём-то, тихонько выдохнула.

— Я хотела подарить тебе кое-что. — Мария вынула из сумочки конверт — в нём были наши совместные фотографии. — Не знала, какая тебе больше понравится. Выбирай любую. Или возьми обе.

Флюоритовая бумага холодила кончики пальцев. Я подумала, что же произойдёт с наполнявшей кристаллы магией в нашем мире. Сохранится ли она? Испарится ли? Эти фотографии не ощущались такими же реальными, как подаренная Лайонелом золотая заколка или перо Бертрана. Теперь для меня они были хрупки, почти эфемерны.

— Оставь, — я протянула снимки обратно. — Ты ведь делала их для себя, на память.

— Мне не нужны обе.

— Но они не одинаковые. На одной есть Лайонел. А на другой — ты вместе со всеми нами. Пожалуйста, оставь их.

Мария безвольно повесила руки, упрямо отказываясь забирать фотографии. Но я тоже была упрямой.

— Я и без них буду помнить о тебе. Пусть не всю жизнь — память, наверное, однажды подведёт меня, но до тех пор… обещаю не забывать. И ты не забывай, ладно?

Она застыла, не мигая смотря не то на меня, не то сквозь. А потом вдруг дрогнула, поджала губы, скривилась, как от боли. Качнула головой — и эмоции схлынули с её лица.

— Ладно.

Мария с неохотой взяла фотографии. И я не в силах сдержаться бросилась ей на шею, вцепилась в пальто. Она осторожно обняла меня в ответ. К горлу подступил плач. Мне почудилось, что если я разомкну руки, если она высвободится из моей хватки, то ничего не станет, весь этот мир исчезнет, растает, как сон или мираж. Мне отчаянно хотелось верить, что он в самом деле не был никаким миражом.

— Ну-ну, хватит, — Мария похлопала меня по спине. — Долгие проводы — лишние слёзы. Пора прощаться.

Мы разошлись: я шагнула к вышке, они — от неё. Теперь вновь возникшее между нами расстояние ни за что нельзя было сокращать. Я занесла ногу над ступенькой.

— Мне просто нужно пожелать?

— Да, — сказала Мария. — От всей души.

Подъём был волнительным, как в первый раз. Ладонь скользила по перилам, её то и дело укалывали щепки и обломки высохшей краски. Ступеньки чуть прогибались под моим весом. Первый пролёт, затем второй. На третьем я замедлилась. Сердце громко стучало: от страха ли или только потому, что подъём был тяжёлым?

Вид, что открывался с вышки, несмотря на ещё не сошедшую серость ранней весны, напоминал мне пасмурный день в середине лета, когда я впервые спряталась под этой крышей от дождя. Даже запах сырой земли был тем же. Это приободрило меня.

Я коснулась висевшего на шее бинокля, сжала его, точно спасательный круг. Зажмурилась и представила луг и мелкую речушку, что протекала через парк. Представила шелест листвы и прохладу веющего с воды ветра. И я воззвала, как когда-то взывала к увещевавшему меня голосу, и пожелала вернуться туда. Домой.

Где-то надо мной громко захлопали крылья. Я выглянула из-под крыши: стая ласточек кружила высоко в небе над вышкой.

— В добрый путь! — крикнула Мария.

В облаке мечущихся сизых птиц что-то блеснуло — крошечное золотое пятно.

— Марта! — окликнул вдруг Кир. — Ты ведь вспомнила своё настоящее имя?

Этот вопрос ошеломил меня. Но лишь на краткий миг. Внутри разлилась теплота: и правда, почему же я не задумывалась об этом раньше?

— Да.

— И как тебя зовут?

Передо мной промелькнул образ Тау, его сияющие восхищением глаза, его широкая улыбка. Этот ослепительный свет. Прежде мне хотелось забыться в нём, раствориться без остатка. Теперь он озарял меня, выхватывал из пёстрого полотна жизни, заставляя острее чувствовать самой собой. Благодарно улыбаясь ему, я ответила:

— Надежда.

Стая ласточек ринулась вниз. Я протянула руки, и мерцавшая золотыми крыльями птица опустилась мне в ладони. Тело лишилось веса. Земля ушла из-под ног.

В яркой вспышке мир исчез.

Мокрая трава. Шелест ветра в далёких кронах.

Отчаянный бег из последних сил по размытым дорожкам парка. К многоэтажкам, что высились за деревьями.

Тяжёлая дверь подъезда. Вверх по лестнице. Сбившееся дыхание и боль под рёбрами — скорее, только бы добежать.

Ключ в трясущихся пальцах. Клацанье замка.

Когда я увидела лица родителей, то испугалась, что сердце моё остановится. Оглушённые, они не могли пошевелиться, не могли произнести ни звука. И когда облегчение и радость наконец привели их в движение, заливаясь слезами, я упала в их объятия и прошептала:

— Я дома.

* * *

В наш город больше не вернётся лето.

Я не услышу аромат цветов,

Когда проснусь в туманной мгле рассвета,

Дрожа в объятьях первых холодов.

И поутру, дрейфуя в сизом дыме,

В тоскливое впадая забытьё,

Я буду звать, беззвучно вторя имя

Твоё.

В наш город больше не вернётся море.

Я не увижу на сухом песке

Твои следы, и в заунывном хоре

Усталых волн, что плещут вдалеке,

Не различу твой голос. Твои песни

К ногам моим не вынесет прибой,

Ведь моря нет — оно исчезнет вместе

С тобой.

И если больше не разгонит солнце

Моей тоски задумчивую тишь,

И если лето больше не вернётся,

Я буду думать, что ты крепко спишь.

И в сердце мне проникнет зимний холод,

И разлюблю я море и цветы,

Когда пойму, что не вернёшься в город

И ты.

Но много дней спустя уймутся слёзы,

Которым прежде не было конца,

И утром ты растаешь, точно грёза –

Не вспомню больше твоего лица.

В то утро ты растаешь, а покуда

Я буду плакать, глубоко скорбя.

Но день придёт — однажды я забуду

Тебя.

И, может быть, тогда в лучах рассвета