Ярослава и Грач - Алёна Дмитриевна

убрал свою ладонь, и шарик исчез. От яркого света перед глазами плыли черные круги, но Гриша боялся их закрыть. Вдруг откроет потом, а все это окажется сном.

— Неплохо, — уважительно кивнул Сокол. — Потенциал велик. Дальше все зависит только от тебя. Будешь тренироваться?

Григорий слабо кивнул, все еще не в силах поверить в увиденное.

— Тренироваться придется с ними, — и Финист качнул головой в сторону мальчишек, усмехнулся. — Не побрезгуешь?

— Могу начать сегодня, — наконец отмер Гриша.

— Прыткий какой, — рассмеялся Сокол. — Сегодня уже поздно. Тренировки по понедельникам, средам и пятницам с шести до полвосьмого. Не опаздывай. И разрешение от родителей не забудь.

Матери Гриша сказал, что решил сменить секцию, и она подписала бумагу не глядя. Так он обрел второй дом. Ребята уходили из зала полвосьмого, он тренировался до девяти, никто ему этого не запрещал. И за год он нагнал и перегнал всю свою группу, и Финист перевел его к парням его возраста. Там он получил свою кличку – Грач. В то время как все послушно обращались в воробьев, Григорий мог превратиться исключительно в невзрачную черную птицу.

— Зато поступь гордая, — усмехнулся Сокол. — Пусть так и будет.

Так и осталось.

— Куда пойдешь учиться? — спросил его Финист в конце одиннадцатого класса.

— Продолжу семейную традицию, — ответил Гриша. — Дед был военным, отец в милиции служит, и я тоже хочу как он. Буду подавать документы в Академию МВД.

— Хороший выбор, — улыбнулся Сокол, и Григорий чуть не умер от счастья: его одобрил человек, который стал для него очень важен. — Как доучишься, приходи ко мне, мне в отряд нужны такие, как ты.

И Сокол сдержал слово, после окончания учебы забрал его к себе. И всего через пять лет совместной работы предложил ему место своего заместителя.

Но встреча с Соколом принесла Григорию и еще кое-что. Однажды он встретил его в коридоре вдвоем с Настей. Увидел, как они смотрят друг на друга, и окончательно понял, чего хочет от жизни.

А потом Финист оказал ему безграничное доверие, вверив свою дочь.

И Яра стала ответом на все его молитвы.

Он ведь немного хотел. Чтобы его любили просто за то, что он есть. Чтобы услышали. И заметили. Чтобы его мнение хоть что-то значило. Чтобы его принимали просто так, а не за какие-то заслуги. Хотел возвращаться домой и чувствовать себя в безопасности. И не бояться получить тычка в спину. И, может быть, слышать в свой адрес пару добрых слов за вечер. Ему хотелось нежности.

От брака с Катей нежности и душевных разговоров по вечерам он так и не дождался.

От Яры этого было сколько угодно.

С ней можно было не притворяться кем-то лучшим. Он не стал никого изображать для двухлетней девочки, не стал и позже, когда она подросла, потому что привык оставаться рядом с ней самим собой и внезапно оказался принят ею именно таким. Она сама приходила к нему. Помнила о нем. Задавала ему вопросы и слушала его ответы. Сделала его центром своей вселенной. И даже сейчас, спустя девять лет их отношений, она все еще безгранично доверяла ему.

Она понятия не имела, что значила для него. В браке с ней он получил все, о чем только мог мечтать. Домашний уют. Покой. Женщину, которая обнимала и целовала его, с годами меньше, но все еще слишком много. Никогда его столько не касались.

С ней можно было просто поговорить. А можно было помолчать. Ей можно было довериться и знать, что она не использует его откровенность против него. Он любил засыпать рядом с ней, обнимая ее или ощущая, как она обнимает его. И еще больше любил с ней просыпаться. Она действовала на него умиротворяюще. Рядом с ней хотелось улыбаться. Она была прекрасна. Словно создана для него.

Яра могла бунтовать, закатывать истерики, преподносить сюрприз за сюрпризом, но все это было неважно. Ей могло казаться, что он терпит ее, но это было не так. Он наслаждался ею и всем тем, что она ему дала. И он действительно ее любил. Пусть по-разному на разных этапах, но любил. Любил двухлетней и семнадцатилетней. И когда ей было девятнадцать и она дышала им, и когда она переросла подростковый максимализм и стала старше и самостоятельнее, и в ней проклюнулась женщина, захотевшая свободы, — такую ее он тоже любил. Он принимал изменения в ней, как принимал смену времен года, потому что еще в детстве понял, насколько это великая ценность, когда тебя любят таким, какой ты есть, и он готов был подарить ей это в благодарность за все.

Только с Ярой Григорий наконец осознал, что то, что его родители пытались выдавать за семью, никогда таковым не было, потому что жить под одной крышей и быть связанными документами еще не значит быть семьей. Он никогда не спрашивал у матери, зачем они с отцом родили четверых детей, да ему и грех было жаловаться на это, ведь четвертым был он, но чувствовал — они ошиблись. Возможно, им стоило остановиться на одном ребенке. Одного они бы точно и прокормили, и одели, и, возможно, на одного у них двоих хватило бы времени и сил. Но случилось так, как случилось. Его родители стали заложниками обстоятельств и времени, и не справились. Но он все равно любил и уважал их обоих. Они делали то, что могли, то, что умели. Это Яра обложилась книгами по психологии и читала ему выдержки из «Семи навыков высокоэффективных семей» Кови. В его времена ничего такого не было. И до него тоже. Его бабушка по матери потеряла мужа на войне и в одиночку поднимала дочь. А дед по отцу видел первую мировую и прошел от начала до конца вторую, был человеком жестким и явно не следил за открытиями в области педагогики.

А теперь Яра была беременна. И отцом предстояло стать Григорию. И несмотря на то, что он ни в чем не винил ни деда, ни отца, ему все хотелось сделать правильно.

Григорий не знал, почему его жена внезапно поменяла свое мнение на счет ребенка. Полгода назад они вернулись из Тридевятого, где праздновали день рождение Финиста, и что-то в ней вдруг переменилось. Она перестала просить его сопровождать ее. Стала посещать все интересующие ее мероприятия и места одна или с подругами. И