Небесное испытание - Ольга Погодина

– А мне будет легче с того, что меня убьет исключительный глупец? – взвился Чиркен. Глаза его сердито сверкали.

– Но, сидя здесь и отказавшись ехать, ты злоупотребишь гостеприимством косхов. И кроме того, только среди джунгаров ты сможешь найти такую поддержку, которая тебя обезопасит, – возразила она.

– А еще никто не посмеет обвинить тебя в трусости. – Последнюю фразу Илуге произнес не без умысла. Ему, признаться, до смерти надоело здесь сидеть. Он соскучился по Янире, Баргузену, Онхотою, Унде. А еще – по Нарьяне. Особенно по ней, особенно по ночам. Бозой, не смея вернуться, не выполнив приказа, тоже ходил мрачнее тучи: хоть косхи и проявили гостеприимство, оно по всем приметам выходило куда как затянувшимся.

– Так и скажи, что вам здесь из-за меня сидеть надоело, – резко ответил Чиркен. – Плакал теперь твой Аргол.

– Поглядим. – Илуге насупился. – В любом случае стоит дождаться того, что тебя позовет Буха. От него уже две луны ни слуху ни духу.

По лицу Чиркена он понял, что новоназначенный военный вождь всех джунгаров не уверен, что, с учетом последних перемен, может продолжать опираться на дядю. Если подумать, каково это – вдруг остаться совсем одному, с нешуточной угрозой быть убитым в любой момент из-за угла, становилось страшно.

– Дядя тебя не оставит. – Элира подлила им чаю. – Он и сам занимал в племени положение из-за своего родства с вашим ханом. Чужаки ему не по нраву.

– Поглядим, – точно копируя Илуге, буркнул Чиркен.

Они застряли здесь с самой весны после того, как Буха прислал гонца. Темрик умер раньше, чем они пришли в себя после столь достопамятной встречи. И эта смерть снова все изменила.

До того, как Джэгэ поднимут на войлоках и он повторит свою клятву, дядя советовал Чиркену не возвращаться. Даже Бозой, вовсе не расположенный задерживаться у косхов, и тот признал разумность этого совета. И они остались.

Джэгэ стал ханом в день летнего солнцестояния – праздник, считавшийся для этого очень благоприятным. В этот день Илуге нашел Чиркена пьяным, отобрал у него бурдюк с архой и уложил спать, ни слова не сказав. Наутро Чиркен тоже словом не обмолвился, но что-то в них обоих будто хрустнуло… и стало на место. Сын Тулуя перестал считать его человеком, виновным в смерти своего отца. Чиркен ничего не сказал, но Илуге чувствовал, как незаметно, словно крошечный слабый росток, в них обоих зарождается взаимная симпатия. Еще через несколько дней Уйгуль снова перешел человек Бухи. Джэгэ не подтвердил клятвы.

Понятно, что теперь им всем следовало оставаться здесь столько, сколько будет возможно. Новости с той стороны Уйгуль приходили одна другой неприятнее: Джэгэ снова принял ургашей и вроде бы согласился принять участие в их походе. Джэгэ поссорился с Онхотоем. Джэгэ замирился с тэрэитами и мегрелами. Джэгэ…

Однако для принятия решения о начале похода ему требовался военный вождь, а назначить нового сам Джэгэ, видимо, так и не решился. Что будет теперь? Если Марух из горган-джунгаров, так это неспроста: именно они больше всего могли быть недовольны и миром с тэрэитами, и необходимостью стать с ними плечом к плечу в предполагаемом походе.

Много шума наделало известие, что к собирающимся войскам присоединились пять тысяч куаньлинских наемников. Старики неодобрительно качали головами: не к добру появились здесь эти извечные враги степей. Однако находились и те, кто возражал им, что следует использовать врага там, где можно его использовать. В общем, согласия не было.

Лето отлетало с первыми желтыми листьями, над головой замахали крыльями первые из улетающих на юг журавлей. У них, кроме Элиры, не было с собой ни достаточного количества одежды, ни средств для того, чтобы ее купить. Правда, с некоторых пор об этом не могло быть и речи. Косхи почитали за честь оказать им свое гостеприимство. И было тому несколько причин.

Первая, как ни странно, звалась Элирой. Началось все еще до того, как они встретились – девочку на ее глазах лягнула лошадь. Сама Элира считала, что справилась куда хуже, чем какая-то там их школа Бгота, но в глазах степняков она совершила чудо, вправив девчушке открытый перелом ноги и сломанные ребра. После этого, сначала по одному, а затем вереницей к чужеземке потянулись за помощью. Кто с больным зубом, кто с коликами в почках, а кто и роды принять. К лету слава о знахарке вышла за пределы границ косхов, и стали приезжать и койцаги, и увары, и ойраты. Илуге с Чиркеном сначала ершились и норовили удрать, но как-то незаметно для себя смирились с ролью ее помощников. Долгими вечерами, когда от тревожных мыслей становилось так тошно, что хоть вой, она учила их разбираться в травах, готовить пахучие шарики и мази от той или иной болезни. А еще ургашскому языку, так как, хоть и выучила немного косхский, говорила на нем еще довольно плохо. Степные языки, надо сказать, были достаточно похожи меж собой, за исключением, пожалуй, кхонгов и горных охоритов, потому обучали они ее уже джунгарскому. В результате было масса забавных ситуаций.

Вторая причина была в нем самом. Правда, эта вторая причина почему-то последнее время утратила свою страсть к ядовитым комментариям в самый неподходящий момент. Орхой Великий. После своего блестящего выступления великий воин возникал в голове Илуге всего раза два и оба раза казался каким-то… усталым. Илуге никак не хотел себе признаваться, что это тревожит его. Иногда было здорово попрепираться с кем-то столь опытным и ехидным, кто очень хорошо знает тебя. И никому ничего про тебя не скажет. Но так или иначе, а слухи разнеслись, и теперь никто не смотрел на Илуге безразлично. Смотрели или с благоговением, или с мистическим ужасом, или с восторгом. Некоторые – с подозрением: мол, меня-то ты не проведешь. Но равнодушных не было. Поэтому за это короткое время вынужденного сидения у косхов он приобрел массу искренних и не слишком друзей. Тургх, который совершенно не изменился, теперь ходил за ним по пятам, то и дело хлопая его по плечу и скалясь: «А помнишь, как мы с тобой…» А вот Эсыг, как оказалось, умер зимой, и Илуге почувствовал острый укол сожаления. Ему казалось, что такой крепкий воин должен прожить долго, очень долго, пусть и со своей культей вместо ноги. Оказалось, человек может умереть от царапины. Эсыг рассадил себе руку, царапина воспалилась, но старый воин все не обращал на нее внимания до тех пор, пока не вздулась и не почернела вся рука. Через два дня он умер, так и не придя в сознание. Нелепая смерть.

Правда, после этого рассказа Илуге с сомнением ощупал свою руку и все-таки решился показать ее Элире. Однако все немалое искусство жрицы не помогало. Рука оставалась синей и как будто неживой. В самой ране плоть была какой-то тошнотворно-серой и никак не хотела заживать. Элира хмурилась, все порывалась что-то сказать, а потом замолкала.