История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7 - Джованни Казанова

— Вы его знаете: это тот, который увидел меня здесь, он открывает парикмахерскую лавку.

Мать добавила, что это отец XXX, ее исповедник, организовал этот брак и внес депозит в четыре сотни экю, которые ее дочь принесет с собой в приданое. Момоло добавил, что это порядочный юноша, который женился бы на его дочери, если бы у нее была такая сумма.

Я увидел, что девушка расстроилась, я ее утешил, сказав, что придет и ее очередь, и она приняла мои слова за чистую монету. Она полагала, что я не упустил из виду, что она влюблена в Коста, и что я собираюсь женить его на ней. Я об этом ничего не знал. Она укрепилась в этой надежде, когда я сказал Коста взять завтра мое ландо и отвезти на Корсо всех девушек Момоло, замаскированных, так, чтобы никто не мог их узнать; я велел ему арендовать одежды у евреев. Они все были очень довольны.

— А синьора Мария? — говорит ревнивица.

— Синьора Мария, — ответил я, — собирается замуж, поэтому не должна участвовать ни в каких праздниках без своего жениха.

Ее мать мне поаплодировала, а коварная девица притворилась, что огорчена. Я повернулся к аббату Момоло и попросил об удовольствии пригласить на ужин жениха Мариуччи, и он обещал.

Поскольку я был очень усталый и уже повидал Мариуччу, у меня не было больше важных дел. Я попросил извинения у всей компании и, пожелав им хорошего аппетита, отправился домой.

Назавтра, в семь часов, мне не понадобилось заходить в церковь. Мариучча меня увидела, пошла за мной, — и вот мы лицом к лицу в нашей маленькой комнате. Она хотела со мной поговорить, мне интересно было все узнать, но эти беседы заняли бы время у любви. Мы располагали только часом, и когда заняты любовью, не занимаются разговорами. Мы даже не подумали раздеться. Она сказала, наконец, мне, после последнего поцелуя и надевая капюшон, что уверена, что свадьба будет в предпоследний день карнавала, что ее исповедник все сделал, что я хорошо поступил, попросив Момоло пригласить на ужин ее будущего супруга, и что мы можем провести вместе четыре часа в это воскресенье, накануне ее свадьбы. Затем она ушла, и я проспал добрый час.

Вернувшись домой, я увидел мчащийся экипаж с курьером впереди… Молодой сеньор, одетый в черное, украшенный голубой лентой, высунул голову наружу, назвал меня по имени и велел остановиться. Я был очень удивлен, увидев лорда Тейлора, которого знал в Париже у графини де Лисмор, его матери, которая жила отдельно от своего мужа, на содержании у г-на де Сен-Альбен, архиепископа Камбрей. Это был побочный сын герцога Орлеанского, регента Франции.

Этот лорд Тейлор был красивый мальчик, полный ума и таланта, но разнузданный и обладающий всеми пороками. Зная, что он небогат, я был удивлен, видя его выезд, и еще более — голубую ленту. Он сказал мне второпях, что едет обедать к Претенденту, но что он будет и ужинать у него, и пригласил меня; я согласился. Он остановился на площади Испании, у английского портного.

Я пришел туда, сначала вдоволь посмеявшись на комедии в театре Тординона , где увидел Коста со всеми дочерьми подметальщика .

Однако я был приятно удивлен, когда, войдя в апартаменты милорда Тейлора, я увидел поэта Пуэнсинэ. Это был молодой человек, маленький, худой, забавный, исполненный огня и театрального таланта. Этот мальчик блистал бы на французском Парнасе, если бы пять или шесть лет спустя не имел несчастье свалиться в Гвадалквивир и там утонуть. Он направлялся в Мадрид за удачей.

— Что вы делаете в Риме, дорогой друг? А где милорд Тейлор?

— Он в другой комнате; но он уже не Тейлор, он граф де Лисмор, его отец недавно умер. Вы знаете, что он был представлен Претенденту. Я выехал из Парижа вместе с ним, воспользовавшись с удовольствием этим случаем повидать Рим, не потратив ни су.

— Милорд, значит, стал богат?

— Еще нет, но он им будет, потому что по смерти отца он становится обладателем огромных богатств. Правда, все конфисковано, но это неважно, его претензии неоспоримы.

— Значит, он богат претензиями; но как он стал кавалером орденов короля Франции?

— Вы шутите. Эта голубая лента ордена Св. Михаила, командором которого является Кельнский Выборщик, который только что умер. Милорд, который, как вы знаете, превосходно играет на скрипке, находясь при его дворе в Боне играл ему концерт Тартини. Этот любезный принц, не зная, что сделать, чтобы дать ему истинное доказательство своего расположения, дал ему эту ленту, что вы видели. Вы не поверите, насколько этот подарок стал дорог милорду, потому что, когда мы вернемся в Париж, все, кто его увидит, решат, что это орден Св. Духа.

Мы вошли в залу, где находился милорд с компанией, которой он давал ужин. Он обнял меня, назвал своим дорогим другом и провел перед всеми, кто образовал это прекрасное общество: семь-восемь девушек, одна красивее другой, три или четыре кастрата, все, пригодные играть женские роли в театрах Рима, и пять или шесть аббатов — мужей всех женщин и жен всех мужей, которые этим хвалились и обличали бесстыдство этих девиц, пытавшихся блистать больше, чем они. Эти девицы не были однако теми, кого называют публичными девками; это были любительницы музыки, живописи и распутной философии. В этой компании я чувствовал себя учеником. Я увидел человека с благородным лицом, который уходил; милорд ему сказал:

— Куда вы, принц?

Тот ответил, что нехорошо себя чувствует. Милорд мне сказал, что это принц де Шимэ, иподиакон, который добивается разрешения жениться, чтобы сохранить свою знаменитую фамилию. Я был восхищен его осмотрительностью.

На этом ужине, где нас было двадцать четыре человека, была осушена, наверно, сотня бутылок, без меня и без поэта Пуэнсинэ, который пил только воду. Так что началась великая оргия. Невозможно описать все эксцессы, которые я наблюдал, но большой распутник может их себе представить. Один кастрат и девушка предложили пойти расположиться в соседней комнате голыми, с условием, что будут с закрытыми лицами, и будут там лежать на кровати на спинах. Они бросали вызов всем, что никто не сможет определить, кто из них женщина, а кто мужчина. Заключили пари, и они пошли. Мы все вошли туда, и никто не решился назвать ответ. Позволялось только смотреть. Я предложил милорду пари на сотню экю против его пятидесяти, что скажу, кто из них женщина. Возможности были равны, и милорд согласился. Я выиграл, но вопрос выплаты не возник. Первый акт оргии завершился проституированием обоих обнаженных тел. Они вызвались содомировать всех мужчин компании, все взялись за это предприятие, исключая меня и Пуэнсинэ, и никто не смог закончить дело; однако потом нам дали спектакль из четырех или пяти совокуплений, где аббаты блистали то активной, то пассивной ролью. Я единственный вел себя пристойно. Милорд, который во всем этом дебоше не подавал признаков жизни, атаковал бедного Пуэнсинэ; тот тщетно защищался, но вынужден был дать себя раздеть и образовать с ним пару милорду, тоже раздетому. Мы обступили их кругом. Милорд взял свои часы и предложил их любому, кто первый вставит, хоть ему, хоть Пуэнсинэ. Желание завладеть часами заставило собраться с духом девиц, аббатов и кастратов. Каждый хотел быть первым; предложили написать на листочках имена каждого и тянуть жребий. Это было место в пьесе, самое интересное для меня, который во всей этой невероятной истории не почувствовал ни малейшей сенсации, если не считать смешного, за исключением беды, свалившейся на Пуэнсинэ, который оказался под угрозой содомизации, потому что пьяный милорд поклялся ему, что если он заставит его потерять свои часы, он его беспощадно содомизирует в присутствии всех актеров. Сцена и пьеса окончилась, когда не оказалось ни одного, кто мог бы польстить себя надеждой выиграть часы. Секрет лесбиянок, между тем, был разыгран только между аббатами и кастратами; девиц он не заинтересовал, они захотели воспользоваться правом пренебречь теми, кто этим занялся, что сказало скорее об их гордыне, чем о стыдливости. Они побоялись оказаться не у дел.