Птичка на тонкой ветке - Феликс Петрович Эльдемуров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вы смиренно сносите мои ворчание и грубость. Вы тонко различаете, когда я расположен к общению, а когда желаю остаться наедине со своими мыслями. Вы не навязываете мне своего общества и не докучаете несвоевременными советами, но всегда рядом, когда я действительно нуждаюсь и в общении, и в советах.
Вы, которые, как и я, не раз смотрели глаза в глаза смерти, но никогда не бравировали этим. Вы, изведавшие любовь, но никогда не посмевшие бы смеяться над нею. Хотя, каждый из вас знает немало весёлых историй, но ни в одной из них нет и тени ни ненависти к человеку, ни издевательств над его страданиями…
С вами я вновь обрёл стихи и песни. С вами я вспомнил, что, помимо бесконечной и полной испытаний дороги, перемежаемой кровью сражений, сопровождаемой разочарованиями из-за лжи и предательств, дороги, что до того проходила в изнуряющей душу погоне за идеалом — в ней существуют и другие явления, когда залечиваются раны, когда уходит тоска, и начинает быть видимым свет вдали, и сама жизнь проявляет новый смысл.
Я стал очень бояться потерять вас, мои верные попутчики Свыше. Хотя, и предчувствую, что это, в конце концов, всё же произойдёт, и мы разойдёмся по своим мирам, сохраняя светлую печаль друг о друге.
О чём беседуем мы?
Не о сражениях или подвигах, и не о любовных победах, не о деньгах, не о славе… Мы стараемся не жаловаться на здоровье, не вступаем в склоки, не интригуем, не сплетничаем. Почему так? Разве так бывает? — спросил бы я ещё недолгое время назад.
Или мы, все мы чем-то отличаемся от большинства людей?
Или секрет всё-таки не в этом?
Я смотрю на себя в зеркало. Это удивительное изобретение. Пусть монахи твердят, что его изобрёл сатана, но в нём я наблюдаю не столь свои достоинства, сколь недостатки. Сатане сие невыгодно, он льстец и лжец, а значит, зеркало — изобретение Божье. Только Он, помогающий каждому из нас почувствовать своё истинное "я", а именно — совесть, мог бы подарить нам такое.
Я вижу холодные, без искорки тепла, настороженные глаза. Как будто сам себе хочу нанести удар или целюсь сам в себя из арбалета. И ещё я вижу губы, и они улыбаются.
Да, таков я и есть. Я привык ожидать засады… Помнится, славный де Гриньоль, что учил нас с Констаном мечевому бою, говорил: всякую минуту готовься к атаке. Не упускай ни одной мелочи. Настоящая опасность всегда возникает внезапно…
Но… эти мои глупые губы, что соприкасались с губами стольких красавиц.
А глаза постоянно ждали атаки.
Интересно, как там поживает братец Констан? Наверняка… да, ведь он женился… успел обзавестись детьми. Всегда был домовит и практичен.
А глаза у него — тёплые, с лукавинкой. Но губы — как мои глаза, всегда поджаты и нехотя бросают холодные высокомерные слова.
Тем не менее, повидаться бы… наверняка, он тоже заглянет на днях в Лимож.
И… а ты, моя досточтимая леди? Эх, я как сейчас вижу тебя пролетающей мимо, с развевающимися волосами, из которых вылетает и падает мне прямо под ноги букетик цветов… И слуга кричит: "дорогу, дорогу сеньоре Гвискарде Бургундской!"
Как-то ты встретишь меня?
Как-то я повстречаю тебя?
В особенности, сейчас, когда я — на распутье? Когда у тебя появилась соперница, и соперницу эту ты не знаешь… а знает лишь сердце моё?
Вот и улыбаются мои губы. Вот и светятся холодным огнём глаза…
Будь что будет.
Что поделать, коль жизнь — это странствие,
Не унять, не понять Колеса,
И ложатся дороги пространствами,
И ложится, и сходит роса…
Не найти, не обресть одинокому
Той, единственной тропки Земли…
А ты рядом — такая далёкая,
И такая родная вдали…
Откуда же оно берётся, желание?
2
…Интересно, что все мы что-то пишем. И даже леди Исидора — тоже пишет.
В канун отъезда я зашёл к ней в шатёр. Не знаю, зачем. Отчасти, быть может, затем, чтобы ещё раз уточнить наши роли на пути в Лимож, отчасти — ещё раз подивиться на её новых служанок: Миуру и Ахискалу, магией короля Эдгара превращенных в двух прекрасных девушек, светло- и тёмнокожую… Нигде и ни у кого в мире не бывало такой прислуги!
Моя… или… лучше — наша кентаврица, сейчас тоже человек, что-то писала, сидя за походным столиком. Кивнув мне, она, в то же время указала на плетёное креслице рядом с нею и жестом попросила молчать и не мешать какое-то время.
Мне это было хорошо знакомо — то состояние, когда боишься упустить мысль. О-го-го, увы, потеряешь — потом не догонишь…
От нечего делать, я, с её молчаливого согласия (просто разрешила глазами) стал просматривать кипу исписанных набело, готовых листов. И… чем далее шло моё чтение, тем больше возрастало вопросов.
— Вас что-то смущает, сэр рыцарь? — оторвавшись от работы, спросила она.
— Вне всякого сомнения… А… почему это может не смущать? Пишет какой-то монах Исидор…
— Сэр Бертран! — улыбнулась застенчиво она… (Боже, как ей идёт эта улыбка!) — А вам не случалось подписывать свои сочинения вымышленным именем?
— Но отчего мужским?
— Ах… по-моему, это так понятно. Повести, написанные женщинами, читают женщины. Но повести, написанные мужчинами, читают и женщины, и мужчины…
— Какой-то король по имени Медведь… Это что, намёк?
Она вновь улыбнулась:
— Это как хотите. Совпадение чисто случайное. Так вышло…
Супругу короля звали Гвиневра… это мог быть намёк на сеньору Гвискарду.
Вспомнилось: принцесса почему-то не была настроена сопровождать нас в Лимож. Ревность?.. правда, это вполне естественно. С другой стороны, она смиренно принимает мой выбор. Поступиться даже своей любовью, лишь бы был счастлив тот, кого любишь? На это способны немногие женщины. Тем более, что Исидора действительно прекрасна и, как всякая красавица, далека от самоуничижения, хотя… никогда не играет, предпочитая и казаться, и быть всегда одной и той же.
Наверное, сеньора Гвискарда тоже где-то такая как она… нет, лучше, конечно же лучше! — так утешал я себя, пытась вновь погрузиться в чтение.
Но её голос…
Есть люди, которые просто говорят слова. И есть люди, которые говорят с подтекстом. И за каждым словом разверзается бездна.
Иному шуту вольно летать привязанным верёвочкой и для
