Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я спустился в сени, светлые и красивые. Михалыч провел сюда от счётчика провода для семи лампочек, больших как груши в Чураковском саду на Тоболе. По стенам распластались разной высоты полки, забитые инструментами, заготовками по дереву, наждачной бумагой. На самой дальней стене полки Михалыч сделал пошире и раскладывал там кожаные и фетровые куски для сапог, бурок и шляп. Там же стояли банки с пахнущими сладостью клеями. А по левую сторону и от двери до дальней стены всё пространство занимали разные верстаки. Из второго наполовину выглядывал диск электрической пилорамы с блестящими зубами. На верстаках крепились струбцины, тиски, шаблоны для распилки досок под разными углами. А стена вся была утыкана гвоздями, на которых висели пилы, рубанки, фуганки, шерхебели и щипцы. На единственной огромной полке лежали и стояли разные стамески, киянки – деревянные молотки, свёрла, долото, напильники, шлифовальные круги, пакеты с сухим порошком клея для дерева и много всякого ещё, чего и не пересчитаешь.
Михалыч сидел на табуретке возле верстака. Тележка его с ремнями стояла рядом, а на табуретку он прямо-таки взлетал с тележки, одной рукой подтягиваясь на верстаке, а другой поднимал тело, уперев в пол черенок от лопаты. От того, что ног он не имел, вся сила несуществующих ног ушла в его руки. Он на спор с такими же для меня дедами, дружками его, переламывал кулаком пятисантиметровый брус. Мужики держали брус за концы, а Михалыч выпивал перед показом сто граммов, потом размахивался, говорил «хоп-на-на» и с первого удара делил брус на две одинаковых половины. То есть, силу в руках имел неимоверную. Ну, к примеру, подставлял мне раскрытую ладонь, я на неё садился и Михалыч прямо-таки без усилий поднимал меня над головой и держал с минуту. Весил я в десять лет уже килограммов сорок или около того. Могучий был дед в свои годы.
По левую руку от дяди Мишы стоял серебряный поднос, на котором разместились блюдце с солёными огурцами, тарелочка с колясками колбасы и ещё одно блюдце с черным хлебом. Между ними находился гранёный стакан и бутылка портвейна «Солнцедар», в которой почти ничего уже не было.
– А, Славка! – Михалыч измерял ватерпасом ровность склеенной табуреточной крышки. – Не забыл. Молоток, стало быть. Тётя Оля пошла в церкву поутряне к службе. Потом пока свечи поставит Господу да святым, да за упокой нашим мёртвым, да помолится за всех на разные образа, так полдня и проскочит. А у меня, вишь ты, портвешок ушел почти весь внутрь. Скучно без него и работа ползком без него ползёт. Давай, орёл, сгоняй в Садчиковский магазин да притарань пару пузырей. Один двенадцатый портик, а другой – вот этот самый, видишь? «Солнцедар», мать его ити!
Подлый портвешок, конечно. Но другого не возят. А на два двенадцатых деньжат уже малехо не хватит. Ольгу ждать – всё одно, что явления Христа народу или коммунизма. Хотя ж придет когда-нибудь. А нам с тобой работать надо сейчас, а не ждать коммунизма. Да?
Он изогнулся дугой на табуретке, расставил культи, оторванные выше колен, в стороны для упора и нырнул пятернёй в карман. Достал мятые червонцы и рубли.
– Тут как раз двадцать три рубля. Двенадцатый и стоит двенадцать. Остальное – на «Солнцедар». А я тебе пока заготовки подберу. Шерхебель покладу и рубанок. Потом стамески уже пойдут. Давай, дуй!
Я за пять минут добежал до магазина, отстоял очередь человек из пяти, взял вино и с той же скоростью рванул обратно.
Михалыч допил остаток, бутылку аккуратно опустил под верстак. Там все пустые стояли. Штук двадцать накапливалось и он ехал на тележке в пункт приёма за два квартала, а там их сдавал по рублю за бутылку. Набегало как раз на одну полную и ещё оставалось малость добавить на вторую. Тётя Оля пить ему разрешала. Она была умной и доброй и понимала, что полупьяное забытьё Михалыча избавляет его от внутренних страданий. К отсутствию ног он привык как к дому и к ней самой. Чувствовал себя физически полноценным. А изнутри его что-то ело, стонало что-то внутри и ныло как больной зуб. Водку он не пил. Но без портвейна становился мрачным, неразговорчивым и злым. Матерился по поводу и без него, да крыл последним словами вождя и отца народов Сталина, помершего уже, но дядей Мишей не прощенного.
Откупорил он бутылку, выпил сто пятьдесят сразу, откашлялся и сказал весело:
– Ну, пацан, столярничаем?
– Ура! – закричал я. – С чего начинаем?
– А вот бери брусок этот. Троечку. Вот тебе образец – готовая ножка табуретки. Ну, вот такую же и сделай мне. Начинай сперва грубую срезку шерхебелем. Потом померяем и перейдем на рубанок.
Я упер заготовку в треугольный разрез планки на верстаке, сзади неё воткнул в отверстие впритык цилиндрический шпунт, похожий на толстый карандаш, и начал щерхебелем снимать крупную стружку. Потом повернул заготовку снова снял верх, опять два раза повернул и строганул вполне удачно. Дядя Миша успел ещё сто граммов приголубить и жевал колбасу, разглядывая деталь.
– Вот тут и здесь ещё сними малехо. Миллиметра три. И пойдет уже под рубанок. – Он погладил себя по лысине, звонко шлёпнул её ладошкой и довольным голосом меня похвалил.
– Руки, Славка, растут у тебя правильно. Не из задницы. Теперь возьми малку и продави на заготовке риску сверху вниз. Малка настроена уже как раз под ножки. Будешь до риски аккуратно снимать стружку уже инструментом потоньше – рубанком.
И началось! Только часов через пять я понял, что у меня получились и ножки, и боковины под крышку, да и сами доски для сиденья выстрогались ровно по ватерпасу. Правильно, значит. Я устал как конь, вспахавший пару километровых клеток поля под хлеб. На мне не было пустого места без стружки, на ладонях болели красные водянистые мозоли и пересохло во рту.
– Лады, перекурим пока это дело! – Михалыч поднял черенок, воткнул его в пол, другую руку поставил на верстак и легко перенес обрубленное свое тело на тележку. – Я пока в нужник прокатнусь. А ты поди в комнату. Там слева возле печки ведро с водой и ковш. Только отряхнись сперва, а то Ольга даст нам по шеям – не зарадуешься.
И он, легко поднимая себя с тележкой над ступеньками, через минуту уже ехал к большому общему для всех
