Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов

Банкир опять задумался. Пауза повисла. Алик прямо видел эту паузу. Как висит она, наливается темной душной энергией. Растет… Если согласится на его предложение банкир, значит, нет никаких проблем. Действительно, мелкие технические шероховатости и ничего больше. А если не согласится…

– Знаешь, Алик, – растягивая слова, сказал Андрей. Словно не решил еще ничего, но вот сейчас, именно в эту секунду, решает. – А я вот что подумал: пускай истерят. Пускай процессы какие угодно запускают. Все равно развернуться не успеют. Отдам я вам через десять дней деньги. Точно отдам. Что они успеют сделать за десять дней? Бюрократия у нас. Даже дела уголовного завести не успеют. А когда отдам бабло, уймутся сразу. Чего им за бесплатно задницу драть? И вот какой мне смысл сейчас деньги искать, да еще и переплачивать за них проценты огромные? Да пошли они на хер. Не буду!

– А ты подумал, как мы дальше работать с тобой будем, после того как ты крутизну свою покажешь? А обо мне ты подумал? Что со мной сделают за эти десять дней и как я дальше работать буду, даже если хорошо все закончится?

Глаза банкира вспыхнули счастьем неподдельным. Давно он мечтал ему слова эти сказать. Улыбнулся улыбкой героев тарантиновских фильмов и сказал:

– А о себе, Алик, ты сам думай. – Помолчал немного, насладился триумфом и добавил: – Ты обо мне много думал, когда цену на два миллиона повысил, трудностями моими пользуясь?

Что делать? Кто виноват? И бежать куда? Промелькнули три главных русских вопроса в голове у Алика. Но это в первое мгновение, а потом… Волна нехорошая прокатилась по телу. От мизинца с вросшим ногтем до глаз красных воспаленных. Честность беспощадная захлестнула. И не умолить ее, не подкупить и не разжалобить.

«Заслужил, – отчетливо понял он. – Заслужил. Служил, служил и заслужил. А кому служил, зачем и где мои тридцать сребреников? Сам себе ответить не могу. Говорят, один раз не пидорас. А если не один? Если – эх, раз, еще раз, еще много, много раз? Тогда этот самый и есть. Не заметил, как превратился. Был ведь юношей бледным со взором горящим. Мир хотел перевернуть. Не получилось, меня мир перевернул, поставил в удобную для себя позу и… Опущенные опускают опущенного, и от этого лучше им. Вот в таком мире живу. Да что там живу, сам творю мир такой. Передовик производства, ударник, твою мать… Будь оно все проклято».

Говорить больше не имело смысла. Он поднялся со стула и пошел к выходу. В дверях развернулся все же, решил сказать несколько слов на прощание. Жалко ему стало себя и банкира жалко. Сказал грустно и тихо:

– Дурак ты, Андрюша, и я дурак. Оба мы с тобой идиоты. Жизнь свою погубили давно. А сейчас последнее губим, что осталось.

– А что осталось?

– Надежда, Андрюша, оставалась. Надежда. Чудо могло произойти. Инопланетяне на землю могли спуститься или бог. Вразумить бы они нас могли. К самим себе вернуть.

– А теперь, типа, не спустятся? Как наши терки им спуститься-то помешают?

– Никак. Просто не доживем мы теперь до их прихода, точно.

– И кто ж нас грохнет, шеф твой, генерал его престарелый? Люди, как ты выражаешься, которые процессы страшные разворачивать будут? Так ты не ссы, Алик, не успеют они ничего развернуть, я тебе уже объяснял. Повоняют и перестанут. Деньгами мы им пасть заткнем. Деньги любые запахи, даже самые неприятные, облагораживают.

– Дурак ты, Андрей, трижды. Есть, Андрюш, такие процессы, которые развернуть легко, а остановить невозможно почти. Подумай об этом на досуге.

Банкир резко выдохнул, зарычал, изобразил что-то похожее на удар кулака по столу, вскочил и с криком «Как ты меня достал, истерик чертов!» подбежал к Алику. Он схватил его за руки, потащил обратно в кабинет, заговорил быстро и отрывисто:

– Спокойно, спокойно, спокойно. Сядь, успокойся, отдышись. Давай поговорим спокойно. Спокойно. Ну что, довел себя? Да? И меня довел. Успокойся. Дышим ровно, до десяти считаем.

Скорее себя он успокаивал, чем Алика. Закрыл глаза, считать про себя начал. Когда вернулся в нормальное состояние, сказал нарочито медленно:

– Смотри, никто тебя кидать не собирается. Ситуация так сложилась. Не в твою пользу – это да. Деньги ты уже перечислил и от тебя ничего не зависит. Мне деньги сейчас занимать, чтобы тебе отдать на несколько дней раньше, нет никакого резону. Потерпи и людей своих уговори потерпеть. Объясни им, что я бумаги все подписал страхующие и в тюрьму мне не охота. Не дети же они малые, пускай не капризничают.

– Нагибаешь ты меня, Андрей, меня-то нагнуть можно, а их не нагнешь, силенок не хватит.

– Да, нагибаю. Нагибаю! Карта так легла, в мою сторону. Когда у тебя козыри были, ты меня нагибал. А сейчас я. Имею право?

– Имеешь, наверное.

– А раз так, может, вернемся к шести процентам? Давай восстановим первоначальные договоренности.

«Господи боже мой, – подумал Алик. – И все это шоу, чтобы отжать меня обратно? Из-за двух с половиной процентов? Какая несоразмерность усилий и результата. Сколько нервной энергии затрачено, а в итоге два миллиона долларов. Чтоб они провалились, эти два миллиона, если в них столько боли и страха заложено. Однако соглашаться надо, как ни противно. Соглашаться, но с условиями».

– Может, и вернемся, – сказал он, как бы вслух рассуждая. – Если деньги в течение недели будут. И если платить ты каждый день станешь, как я тебя просил.

– Ну нет денег, правда. Расписаны все платежи. Вот валяются сто пятьдесят тысяч долларов неучтенки в кассе, и все. Спасут тебя сто пятьдесят тысяч?

– Спасут, меня сейчас любая малость спасет. Не могу я в контору с пустыми руками вернуться. Давай так, даешь мне сейчас, чего в кассе наскребешь, завтра платишь миллион, послезавтра три, потом пять, потом десять, потом остальное. И шесть процентов тогда, как раньше.

Торговались долго и ожесточенно. В конце концов подписал банкир новый график платежей. Не на неделю, а на десять дней, с запасом, и первые платежи уменьшили значительно. На завтра банкир обещал перегнать пятьсот тысяч, потом миллион, два и так далее. За это Алик возвращался к первоначальной цене в 6 %.

Андрей позвонил в кассу и приказал поднять, не принести, а именно поднять, так он выразился, сто пятьдесят штук к нему в кабинет. Пока ждали восхождения денег, банкир много шутил, рассказывал смешные истории о клиентах и вообще был чрезвычайно весел и доволен собой. Секретарша принесла кофе, вновь стала мила и кокетлива. Вину заглаживала старательно. Андрей жестко пошутил, что может он сатисфакцию получить, употребив ее по назначению. Прямо при ней и пошутил. Она захихикала радостно. Не против была явно.

Жизнь продолжалась. Затосковал Алик, заметалось сердечко в груди. Вырваться захотелось из вошкотни этой, зовущейся обыденной жизнью. Где победы огромные через месяц и не вспомнишь уже, а горе великое через час анекдотом бородатым шлифуется до полной незаметности. Опять он Аю вспомнил, оранжерею, небоскребы, море зеленое. Захотелось в мир свой попасть нестерпимо. Не получилось. Еще больше загрустил, губу прикусил даже, чтобы не расплакаться. А потом принесли непрозрачный черный пакет с долларами. Осторожно водрузили на стол. Как украшение самое главное. Вазу красивую с деликатесами заморскими. Банкир сделал приглашающий жест рукой, и Алик забрал пакет.

«Тяжеленький, – подумал. – Приятная тяжесть. Солидная, уверенность придающая».

От пакета будто тепло исходило успокаивающее. Грустные мысли начали рассасываться и исчезли вовсе. Мир уже не казался таким дурацким, и в Либеркиберию попасть хотелось не так сильно. Алик кивнул банкиру и вышел из кабинета. На миг почудилось ему, что непрозрачный пакет прозрачным стал. И все видят, что внутри там куча баксов. Его, в данный момент, персональная куча. Видение рассеялось быстро, но от него осталось приятное очень послевкусие. Сладко-соленое, першащее в горле и ласково щекочущее гортань послевкусие. И черный непрозрачный пакет с баксами тоже остался.

17 Колея

Кайф от вырванных ста пятидесяти штук был ярким, но недолгим. Анестезия местная, на полчаса всего и хватило. Что такое 150 000 по сравнению с сотней почти миллионов? Пустяк, а может, и издевательство даже. Наркоз стремительно уходил, послевкусие улетучивалось, внутри у Алика нехорошо заныло. В голове заметались странные мысли.

«…Деньги, мани, бабки, лавондосы… Не труд из обезьяны человека сделал, а деньги. Они же людей и обратно в зверюг превращают. А труд, что труд? Побочный эффект при добыче денег. Не интересует труд никого. Зато деньги всех интересуют. Не случайно банкиры стоят на самом верху социальной лестницы. Люди – менялы по природе своей, а деньги универсальное средство обмена. Выходит, банкиры самые человечные люди на земле. А чего? Тихие, хорошо одетые, образованные, не агрессивные ничуть. Идеал человека, пик эволюции. Человек Меняющий. И неправда, что деньги портят. Деньги любят, кормят, греют, развлекают, деньги омывают водами самых бархатных океанов, услаждают плоть, нежно массируют душу, сильно помогают размножаться и самовыражаться. Вот идет по улице мужичонка плюгавенький. Потрескавшаяся китайская кожаная курточка, башмаки стоптанные, плешь на полголовы. Взгляд мутный и зашуганный. Тьфу, смотреть не на что. А появится у него немного денег, глядишь, и на человека стал похож. Вылезает из маленького джипчика уверенно, в «Ашан» заходит. И баба с ним рядом ладная, крепенькая заведется. А еще больше денег станет у мужичка, xoленость некая на лице проявляться начнет. То ли хипстер, то ли випстер, не русский, в общем, совсем. Как будто и не из нашего говна вылупился. Пиджачок «Бриони», джинсики «Босс», небритость гламурная и тачка с подвывертом. Не «Мерседес» обыкновенный, а «АМG»  [4] . Хрен его знает, что такое «АМG». Но «АМG» же! Запросы духовные у мужичонки появляются. Сначала, как водится, сауна с блядьми. Но зато потом… Сохо, Рай, Весна, Зима, Лето, Калина, Малина, Купол, Крыша. И любовь возникает нежданно, не за деньги грубо, а извращенно, куртуазно, за щедрость мужскую, через прокладки в виде шмоток, «Тиффани» и «Шопарда». «Шопард» – слово-то какое сладкое. На «пиздец» похоже. А дальше тоска во взгляде проскальзывает благородная и тут уж до выставки современного исскуства в «Гараже» недалеко. И до Кирилла Серебрянникова рукой подать. И тюрьма впереди маячит. Нет, все-таки что-то было, наверное, в мужичонке изначально. А деньги этому чему-то раскрыться и помогли. Чайльд Гарольд. Красавец. Умница. Герой. Молчалив и задумчив идет он по жизни, походя обогревая своим мужским теплом обворожительных мимолетных спутниц. Ведь лучше стал, явно лучше! Сморкается в платок, читает Пелевина и Умберто Эко, о судьбах мира на досуге размышляет, биде освоил, в конце концов. Но не в биде беда. Путаться мужичонка начинает. Твердят, конечно, все кругом, что это он такой замечательный парниша, всего добился умом своим недюжинным, а деньги тут совсем ни при чем. Следствие они его талантов врожденных. Но помнит, помнит себя мужичок в куртчонке копеечной китайской, зашуганного и плешивого. Помнит! И как-то одной несчастливой ночью, после выжратого литра элитного алкоголя, прозрение на него снисходит. «В деньгах все дело, – догадывается он. – Кем я был без них и кем с ними стал?»