Павел Третьяков. Купец с душой художника - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внезапно мимо нас прошмыгнула какая-то человеческая тень. Кто-то бежал, боясь быть увиденным. Это было ночью, и все двери должны были быть заперты. Конечно, только не в этом здании, где нельзя было добиться порядка. Пожарный тотчас же бросился за тенью, но она исчезла в неверном свете, растворившись в темных углах. Вскоре пришел милиционер и тоже искал и никого не нашел. Выхода наружу тут не было, и мы остались в недоумении, куда же делся неизвестный человек. Потом я узнала, что под полом проходит вдоль него большое пустое пространство, заполненное кабелями и трубами, проводами, и что это пространство намеренно отведено для них под полом. Но этот ход был так велик, что там можно свободно было вращаться людям. Этот подпол освоен был, очевидно, беспризорными ребятами. И вот один из них, встретившись с нами, не желая быть обнаруженным, юркнул мимо нашего поста в только ему знакомый лаз.
Передо мной предстала тайная жизнь этого непонятного недостроенного, ни на что не похожего здания. Тут все было загадочно, не так, как в обычных домах, неожиданно и опасно. Никто от администрации дома не следил за порядком, дом по чуть-чуть достраивался, что требовало рабочих рук, что и давало вход кому угодно и когда угодно. <…>
В комнате научного отдела, где работали в свободное от дежурств время, был поставлен для сотрудников самодельный стол: на деревянную подставку были положены фанерные листы. На стол клали бумаги, книги, письменные принадлежности. При некотором нажатии листы фанеры вставали дыбом и все летело на колени и на пол.
В комнатах было холодно, так как из экономии топили по чуть-чуть, и мы, бывало, сидели в шубах и валенках. Это напоминало нам беды и лишения войны. <…>
Немало времени приходилось уделять огородам. Однако свежие овощи, молодая картошка составляли замечательное добавление к питанию. А я ценила огороды за возможность побыть, пожить среди природы.
С этими огородами связано было немало характерного и смешного. Меня считали ошибочно слабенькой и неприспособленной к физической работе. И вдруг у Каменской получился лучше всех урожай. Достался мне клочочек земли в одну сотку на наших общих огородах, в 7-ми километрах от дома. Никто этот клочок брать не хотел. Посреди этого клочка был пень с высокой травкой вокруг, и еще там росла и цвела у пня земляничка. Я была очарована этим участком. Он густо и плотно зарос высокой травой. Мне пришлось долго поднимать целину. Я почти выбилась из сил, поднимая дерн. Обработала хорошо, оставила и пень, и земляничку. Возвращалась на огород несколько раз дорабатывать участок и любоваться пнем и земляничкой. Посадила хорошие картофелины сорта «Лорх». И о чудо! К осени густо зазеленела картофельная ботва, и урожай получился необыкновенный: больше мешка чудной крупной картошки сорта «Лорх». Потом завзятые огородники ко мне приходили, прося дать семена. А «Лорх» принесла мама со своей работы, куда она поступила бухгалтером и где была сильная огородная организация. <…>
Осенью 1944 года пришла пора возвращаться в Москву. Как ни хорошо мы были последнее время устроены в Новосибирске, в филиале Галереи, хотелось вернуться на родину. А в Новосибирске теперь у нас были большие пайки, в комнатах мы жили свободно, так как многие уже уехали в Москву и общежитие опустело.
Но оставалась тоска по дому, у многих по оставленным близким.
У нас волею беспощадной судьбы близких не осталось, и нас никто не ждал. Но война завершилась победой, и радостное чувство и нетерпение вернуться не покидали нас. <…>
После митинга приступили к погрузке ящиков на машины. И хотя долго разъясняли военным, что надо действовать с этим грузом с особой осторожностью, все же не обошлось без некоторых неполадок. На каждом грузовике ехал в кабине военный сопровождающий. Но научным сотрудникам предписано было также сопровождать каждую машину с вещами. Приходилось подниматься в кузов, полный ящиков, и ехать на вокзал с ними. Однако дорога на вокзал была не везде хороша и одинакова. В начале пути надо было переехать наш огромный двор, весь в ямах и буераках. Он был покрыт снегом, но под снегом был сплошной мусор. Все это занимало какие-то минуты времени, но было небезопасно.
Помню, как я стояла один раз на машине, в конце ее кузова, среди ящиков. Один из ящиков, узкий и высокий, стоял передо мной и шатался на каждом ухабе. Он грозил мне встать на ноги, поднимаясь своей нижней частью с пола то справа, то слева, колебался, снова вставал прямо, потом опять грозил и клонился. А удержать его руками нельзя было. Помню, Александр Иванович, директор, с тревогой смотрел на меня со двора, но сделать ничего не мог. Впрочем, все это были секунды. Вот мы выехали со двора на гладкий Красный проспект и покатили спокойно. Доехав до поворота к путям, я выскочила из машины, ожидая опять ухабы, и добежала бегом рядом с грузом.
Далее по ночам мы должны были дежурить у полузагруженного состава. Сами охраняли свой груз. Это было тоже нелегко, так как мороз был –20°, лежал снег.
Потом настал день, когда мы со своими личными вещами погрузились в поезд. На этот раз ехали с нормальной скоростью. Дня через три были в Москве, где нас ожидало такое же занятие: пришлось разгружать поезд и возить ящики в Галерею.
Елена Каминская
Из воспоминаний о войне
Я была одна в Москве. Утро. Упаковываю какие-то вещи. Звонок по телефону: срочно явиться в Галерею. Иду…
М. Г. Буш сообщает: пришло распоряжение от М. Б. Храпченко о срочном отправлении произведений второй очереди водным путем и о том, что мне нужно сейчас же ехать на Речной вокзал и осмотреть пригодность баржи, предоставленной для перевозки груза ГТГ <…>
В военное время
15 августа – с утра мы все в работе. В 11 часов меня вызывает Буш и объявляет, что я отправляюсь с грузом ГТГ в Горький, возможно, и дальше, в Пермь, добавив, что она тут ни при чем – из представленных М. Б. Храпченко кандидатур он утвердил Вашу. Это сообщение сразило меня. Я решительно возражала, что это сделано
