Царствование императора Николая II - Сергей Ольденбург

Следует различать два понятия: неверно было бы утверждать, что революцию делали за иностранные деньги. Люди, отдававшие все свои силы делу революции, готовые отдать за нее и жизнь, делали это не ради получения денег от кого бы то ни было. Но в известной мере революция делалась на иностранные деньги: внутренние враги русской власти (вернее – часть их) не отказывались от помощи ее внешних врагов. Об одном факте такого рода, относящемся к зиме 1904/05 г., открыто пишет в своих воспоминаниях руководитель Боевой организации социал-революционеров Б. В. Савинков.[71] «Член финской партии активного сопротивления, Конни Циллиакус, сообщил центральному комитету, что через него поступило на русскую революцию пожертвование от американских миллионеров в размере миллиона франков, причем американцы ставят условием, чтобы эти деньги пошли на вооружение народа и распределены были между всеми революционными партиями. Ц. К. принял эту сумму, вычтя 100 000 фр. на боевую организацию». (В «Новом времени», – писал далее Савинков, – весною 1906 г. утверждали, что это пожертвование сделано не американцами, а японским правительством, но нет оснований сомневаться в словах Конни Циллиакуса…»)[72]

Это пожертвование, конечно, не было единственным; правда, указания на значительно более крупные суммы не были документально доказаны; но надо иметь в виду, что ни дающие, ни берущие не были заинтересованы в огласке. Английский журналист Диллон, определенный враг царской власти, написал в своей книге «Закат России»: «Японцы раздавали деньги русским революционерам известных оттенков, и на это были затрачены значительные суммы. Я должен сказать, что это бесспорный факт». О том же свидетельствует в своих мемуарах бывший русский посланник в Токио, барон Р. Р. Розен.

В такой обстановке внезапно разразилось в Санкт-Петербурге рабочее движение невиданной силы.

В столичной рабочей среде уже лет десять активно действовали социал-демократические кружки, и число их сторонников было довольно значительно, хотя, конечно, они оставались меньшинством. «Зубатовские» организации сначала вовсе не привились в Петербурге. Только осенью 1903 г. основалось Общество фабрично-заводских рабочих, во главе которого стал отец Георгий Гапон, священник церкви при пересыльной тюрьме.

Гапон был, несомненно, недюжинным демагогом, а также человеком весьма неразборчивым в средствах; его истинные убеждения так и остались неясными; по-видимому, он просто плыл по течению, поддаваясь влиянию своего социалистического окружения. Разница с Зубатовым была огромная: тот внушал рабочим, что власть им не враг, а необходимый союзник, тогда как Гапон только пользовался сношениями с властями как ширмой, а вел пропаганду совсем иного рода.

«Гапон стал мало-помалу сближаться с наиболее сознательными рабочими… Это были люди, прошедшие партийную школу, но по тем или иным причинам не примкнувшие к партиям. Осторожно, но чрезвычайно настойчиво Гапон подобрал себе кружок такого рода приближенных… План его состоял в том, чтобы так или иначе расшевелить рабочую массу, не поддающуюся воздействию конспиративных деятелей».[73]

Сначала Гапон действовал «сдержанно и осторожно». Но к концу ноября 1904 г. деятельность общества «приняла характер систематической пропаганды».[74] Гапон стал искать сближения с левой интеллигенцией и обещал подготовить рабочее выступление; только, говорил он, «я должен ждать какого-нибудь внешнего события; пусть падет Артур».[75]

Петербургский градоначальник Фуллон настолько мало подозревал истинные намерения Гапона, что еще в начале декабря 1904 г. выступил на открытии нового отдела его общества, высказывая пожелание, чтобы рабочие «всегда одерживали верх над капиталистами».

21 декабря была получена весть о падении Порт-Артура. Тотчас по окончании рождественских праздников – 28 декабря – состоялось заседание 280 представителей гапоновского общества: решено было начать выступление.

Действия развивались планомерно, расширяющимися кругами. 29 декабря дирекции Путиловского завода (работавшего на оборону) было предъявлено требование об увольнении одного мастера, якобы без основания рассчитавшего четверых рабочих. 3 января весь Путиловский завод забастовал; требования уже повысились, но носили еще экономический характер, хотя и были трудноисполнимы: 8-часовой рабочий день, минимум заработной платы.

Общество фабрично-заводских рабочих сразу взяло на себя руководство забастовкой; его представители, с Гапоном во главе, являлись для переговоров с администрацией; они же организовали стачечный комитет и фонд помощи бастующим. Общество в этот момент, очевидно, располагало немалыми средствами.

5 января уже бастовало несколько десятков тысяч рабочих. Министр финансов В. Н. Коковцов представил об этом доклад государю, указывая на экономическую неосуществимость требований и на вредную роль гапоновского общества.

В тот же вечер 5 января на совещании при участии социал-демократов была составлена политическая программа движения.

Вызвав под неопределенными, но сильно действующими лозунгами «борьба за правду», «за рабочее дело» и т. д. почти всеобщую забастовку петербургских рабочих (быстрый успех движения показывал, что почва была хорошо подготовлена), Гапон и его окружение внезапно и резко повернули движение на политические рельсы.

6 января 22 представителями гапоновского общества была выработана петиция к царю. В этот же день, во время водосвятия на Неве перед Зимним дворцом, произошел странный несчастный случай: одно из орудий батареи, производившей салют, выстрелило картечью. Ни государь, никто из собравшихся на торжество высших представителей власти задет не был; осколками ранило одного городового и выбило несколько стекол во дворце. Но тотчас же пошли слухи о покушении; следствие потом выяснило, что это, видимо, была чья-то простая небрежность… Этот выстрел также содействовал созданию тревожного, напряженного настроения.

7 января в последний раз вышли газеты; с этого дня забастовка распространилась и на типографии. Тогда во взволнованную рабочую массу была неожиданно брошена идея похода к Зимнему дворцу.

Эта идея принадлежала Гапону и его окружению, и петицию помогали составлять социал-демократы. Уже из этого видно, что не могло быть речи о «порыве народа к своему царю». Содержание петиции достаточно ясно об этом свидетельствовало. Примитивная демагогия Гапона служила в ней предисловием к весьма определенным социал-демократическим лозунгам. Она начиналась понятными всякому рабочему словами о том, как тяжело живется трудящимся; тон постепенно повышался: «Нас толкают все дальше в омут нищеты, бесправия и невежества… Мы немногого просим; мы желаем только того, без чего наша жизнь – не жизнь, а каторга… Разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть нам всем, трудящимся? Пусть живут и наслаждаются капиталисты и чиновники…»

После этого выдвигались требования: «Немедленно повели созвать представителей земли Русской… Повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов. Это самая наша главная просьба, в ней и на ней зиждется все, это главный и единственный пластырь для наших ран».

Затем было еще тринадцать пунктов, в том числе – все свободы, равенство без различия вероисповедания и национальности, ответственность министров «перед народом», политическая амнистия и даже – отмена всех косвенных налогов. Перечисление требований кончалось словами: «Повели и поклянись исполнить их… А не повелишь, не отзовешься на нашу просьбу – мы умрем здесь на этой площади перед твоим дворцом».

Корреспондент парижской Humanite, Авенар, 8 (21) января в восторге писал: «Резолюции либеральных банкетов и даже земств бледнеют перед теми, которые депутация рабочих попытается завтра представить царю».

Власти были застигнуты врасплох быстро возникшей опасностью. Политический характер движения выяснился только 7-го. Газет не было. Министр финансов В. Н. Коковцов, например, узнал о готовящихся событиях только вечером 8 января, когда его вызвали на экстренное совещание у министра внутренних дел. Градоначальник до последней минуты надеялся, что Гапон «уладит все дело»! Угроза движения стотысячной толпы на дворец с петицией революционного содержания создавала для власти трудную задачу.

Допустить манифестации значило капитулировать без борьбы. В то же время русский полицейский аппарат был слаб. Он был более приспособлен к «выдавливанию» отдельных лиц, чем к предотвращению массовых выступлений. Слабость полицейского аппарата, уже проявившаяся за 1903 г. при волнениях в Златоусте, при кишиневском погроме, при беспорядках в Одессе, в Киеве и т. д., сказалась и в январских событиях в Петербурге. Как можно было – вечером 8 января – предотвратить поход толпы на Зимний дворец? Власти французской Третьей республики, когда они желали предотвратить демонстрации, арестовывали на сутки несколько сот (а то и тысяч) предполагаемых руководителей. Но отдельные городовые, затерянные в толпе петербургских рабочих кварталов, были совершенно бессильны что-либо предпринять; да и власти не знали, при быстроте развития движения, почти никаких имен, кроме Гапона.