Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жалостью? Печалью?.. Меня захлестнуло понимание, унося с собой всю ревность, горечь и ярость, которыми были отмечены мои отношения с Нини. Любовь иногда оборачивается болезнью. Я чуть не прибила девчонку, хотела затоптать до смерти, когда она сказала, что ее округлившийся живот – от Неда. А потом несколько дней плакала, представляя их вместе, как он ее целует, губами касается разных местечек на теле и ласкает так знакомо… Пока не вышли все слезы и не стала раскалываться голова. После этого меня почти каждый день тошнило, а Нини, пышущая молодостью и здоровьем, казалось, плыла сквозь недели: ее груди набухали, живот круглился, стал мягким и чувственным. Нед… ушел. И мой ребенок… его ребенок, родился и тоже ушел. Я желала этой женщине всяческого зла.
А сейчас? Я повитуха, и богиня-покровительница рожениц послала меня послужить этой женщине и проводить ее ребенка через врата жизни. Когда-то Нини была красивой: янтарная кожа, густые темные волосы, которые она заплетала в косы и закалывала. Сияющие черные глаза и тело, желанное любому мужчине. Юное, прекрасное. Мысли я хоть чуточку трезвее, то поняла бы, почему Нед ее захотел. Но, оглянувшись на пейзаж своей жизни за последние месяцы, осознала, что все это не имеет никакого значения. Колодцы моих глаз наполнил океан горячих слез. Я откинула голову назад, желая вернуть слезы к источнику. Нужно работать.
«Неважно, что они или их дети умирают на твоих глазах, что ребенок рождается мертвым или уродцем, ты приняла облик богини. А она мудра и могущественна. Богиня не плачет, не выказывает отчаяния. Она сама себя создает и разрушает». Голос Мари Катрин заполнил мою голову, словно она стояла рядом, как Эша. Я глубоко вздохнула и помолилась этой безымянной богине. Потом заговорила.
– Нини, помолчи… – я говорила с беззаботностью, которой не испытывала.
– Моя задача – родить ребенка. – Глаза Нини были закрыты, но она улыбалась. – Ты меня ненавидишь.
– Давай, девочка… сейчас мы…
– Нет. Послушай. Знаешь, я… этот Нед…
Она вдохнула, и от звука, вырвавшегося из глубины ее горла, у меня по спине пробежал холод. Предсмертный хрип ни с чем не спутаешь. Глаза Эши снова встретились с моими, на этот раз они были полны слез.
– Нед… он… тебя не любил… да и меня… тоже. Все быстро кончилось. Он уехал. Его отослали. Мариам… – Нини схватила меня за руку с такой яростной силой, какой от нее трудно было ожидать. – Возьми моего мальчика, Мэри. Возьми его, выкорми, у тебя же еще есть молоко. Подними его. У меня здесь никого нет. Пожалуйста… пожалуйста, не бросай его. – Рыдания обрушились на меня волной, похожей на ту, с которой я познакомилась много лет назад, когда пересекала большую воду, Атлантику, – «волна-убийца», как ее называли матросы. Волна появлялась из ниоткуда, отчего, знали только боги, и для чего – тоже знали только боги. Иногда вместе с волной являлись морские чудовища. Иногда волн было несколько, и они опрокидывали огромные парусники, как игрушки. Иногда топили вся и всех. И всегда повергали в панический ужас. Вот и сейчас страх захлестнул меня ледяным потоком, но я не могла отказать Нини.
– Нини, не волнуйся. – Шотландец сказал бы: «Не шебурши». – Не беспокойся. Я заберу твоего мальчика, пока тебе не станет лучше. Заберу.
Нини открыла глаза и улыбнулась мне.
– Лучше не станет, сама ведь знаешь.
Да, знаю. К стыду своему, пытаюсь обмануть мертвую. Или почти мертвую. А они ведь видят сквозь туман времени.
– Расскажи ребенку про меня. И про… Неда.
– Хорошо.
– Ты будешь его любить, Мариам? Пожалуйста, полюби его!
На этот раз я промолчала. У меня не было слов. Только кивнула, сжав губы.
Мальчик Нини родился почти в тот же момент, как жизнь покинула ее – и она это знала. Мне не пришлось его вытаскивать. Или вырезать – нам с Эшей. Он как-то сам умудрился выскользнуть в мир, дернул ножками, скорчился. А затем вдохнул так глубоко, что я подумала, это сразу его сморит, и закричал. Мы все улыбнулись от радости, а потом заплакали. Мать никогда не услышит его голоса.
Мы с Эшей, Тузи и Нидрой обмыли тело Нини водой и слезами и завернули в простыню. Мужчины отнесли ее в хижину Уоша для прощания. После чего мы не без труда оттерли с пола всю кровь. Брата Уилларда, проповедника с фермы Маккормиков, позвали сказать несколько слов. И до захода солнца Нини упокоилась на кладбище рабов Рассела в лесу за поселком.
– Что вы намерены делать с этим ребенком?
Голос мистрис Беллы, звонкий и резкий, взрезал наполненную горем тишину, словно нож.
– Он принадлежит мне, – прокудахтала она. – Ну, или на худой конец… брату.
Мистрис Изабелла Рассел Эллис жила у брата на хлебах и всячески блюла его интересы, потому что ее муж сбежал с какой-то другой женщиной и забрал с собой их деньги.
Эша пожала плечами и ничего не сказала. Она была из дома Маккормиков и мастеру Расселу не принадлежала. Ответила Тузи.
– Госпожа… мы… – и она оглянулась через плечо на Нидру. – Ребеночку-то титька понадобится, а я уж стара. Да и Нидра давно не доится. – Тузи посмотрела мне прямо в глаза. – Может… Мариам заберет его на время?
Белла Эллис фыркнула.
– Как бы не так, – огрызнулась она, слегка тряхнув головой, отчего ее толстые напомаженные локоны-сосиски подпрыгнули. – Этот маленький ниггер – собственность моего брата. И останется здесь.
Теперь настала очередь Эши фыркнуть.
– Верно, вы тогда сами возьметесь его выхаживать, госпожа?.. – Она закусила губу. Верхнюю. Я не слышала ничего, кроме голоска крохотного ребенка, мальчика Нини, сопящего и скулящего.
* * *
Идти было всего мили полторы, не дольше получаса. Но я очень устала, да и ребенок открыл глазки. А груди так набухли и напряглись, что вот-вот взорвутся. Я уже видела дым из трубы дома Маккалоха, когда пришлось остановиться. Ноги просто подкашивались. И малыш проголодался.
Неподалеку среди полей со зрелыми плодами конца лета высился небольшой холм. Кроме меня и случайных прохожих, стремившихся поскорее покинуть владения свирепого Маккалоха, там мало кто бывал. Я опустилась на валявшееся в траве бревно, назначив его скамейкой, и поставила мешок. Ребенок смотрел на меня темными глазами и сопел отцовским носом. Я закусила губу. Это было мне искупление за страшную глупость.
Влажное и липкое от пота и молока платье прилипло к телу и никак не расстегивалось,
