Автономное плавание - И. А. Намор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А время тянется, и комната то кружится в вальсе, то скользит в фокстроте, то мечется в танго. И хочется пить и в туалет. И умыться. Смыть пот с лица и тела. И кофе, и закурить. И… Да, и водка сейчас бы не помешала.
«Стакан!»
«Ты выпьешь стакан водки?» – ужасается Жаннет.
«Выпью…»
«А два?»
«А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?»
«Мон шери! Расскажи им это… по-французски!»
– Почему вы смеетесь?
– Я? Я хочу пить. Можно мне воды? – спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.
– Позже, – холодно останавливает ее Штейнбрюк. – Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить…
«Баст… О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина… Фашист! Но да, красавец».
– Я хочу пить! – повторяет она после каждого очередного пассажа. – Вы слышите, я… хо… хочу… пить! Высокий, широкоплечий… Нет, не вата… Знаю. Женщины это видят.
«Отвлеки их, переключи…»
– Вот вы тощий. И плечи… узкие. А у Паши задница, как у бабы… А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!
– А я хочу знать, почему вы нам лжете! – кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша… Вот его она уела, уела-таки! Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие…
– Что случилось во время посещения Гааги? – слева.
– Что вам сказал резидент? – справа.
– На кого ты работаешь? – из-за плеча, перейдя на «ты».
«Но…»
В танго, в парижском танго,Я подарю вам сердце в танго,А ночь синяя, и сладкое вино…* * *Прессовали долго – больше суток – плотно, упорно, методично наматывая нервы на барабан, не жалея себя и уж, разумеется, не жалея ее. Пережидали обмороки, – немного воды на лицо и пару глотков, когда из ее горла невозможно было уже извлечь ни капли голоса, но спать не позволяли, и расслабляться не давали тоже. Жали, выдавливая сознание, рвали жилы, пытаясь добраться до подсознания, которое расскажет им все. Но не били, это правда. Не пытали, хотя пытка бессонницей и жаждой…
А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном, пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая, и в совершенно другой тональности.
Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк – по чуть-чуть, для настроения – и папиросы «Казбек». И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина – старший лейтенант и тот «голос», что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине – молодому еще, но с седыми висками.
– Надеюсь, вы все понимаете, – снова на «вы». – Это он? – Штейнбрюк открыл папку и выложил перед Таней три карандашных рисунка. Рисунки были хороши, ничего не скажешь. И Баст на них оказался вполне узнаваем.
«Вполне…»
– Да, конечно. Да, это он, – сразу на оба вопроса. Она взяла папиросу, и мужчина с седыми висками тут же чиркнул спичкой.
«Он ее что, все время в руках держал? Наготове? Какая дрянь эта ваша… папироса».
– Наши художники сделали рисунки с ваших слов. Слова разные, манера рисунка разная, а человек, пожалуй, один и тот же… Но главное… Впрочем, посмотрите на этот снимок. – И с этими словами Штейнбрюк выложил на стол большую фотографию, вставленную в картонное паспарту. – Есть тут кто-нибудь, кого вы знаете?
Судя по надписям на рамке, снимок был сделан в Германии в 1929 году.
– Ой! – вполне искренне удивилась Жаннет, увидев, знакомые лица. – Это же Рём? А это Геббельс… Ох!
Около длинного и явно дорогого автомобиля стояли несколько мужчин. В форме был только Рём, остальные, включая Геббельса и Баста, в штатском.
– Он?
– Да, – выдохнула Татьяна.
– Себастиан фон Шаунбург, – прокомментировал фотографию Штейнбрюк. – Старый член партии, не смотрите, что молод. Баварский аристократ, доктор философии… и сотрудник гестапо.
– Ох! – у Татьяны не было слов, вернее, у Жаннет их не могло быть.
– Фигура, – сказала женщина. – Но притом вечно в тени, в тумане.
– Непонятно только, почему он выбрал именно вас и откуда знал, что говорите по-французски, – Штейнбрюк тоже закурил, но чувствовалось – сейчас он просто размышляет вслух.
– Не знаю, – пожала плечами Жаннет. – Он сказал, понравилась… Может быть, действительно понравилась? – кокетливая улыбка с «упражнением для глаз»: на кончик носа, на предмет, в сторону…
– Это он нам весточку подал, – усмехнулся не названный по имени мужчина. – Камешек в наш огород. Не хотите ли, товарищи, полюбопытствовать, откуда у меня такая осведомленность?!
– Похоже, что так, – согласился Штейнбрюк, выпуская дым из ноздрей. – И откуда бы ему так много знать?
– А если они вели Жаннет еще с Праги? – спросила женщина-лейтенант.
– Если бы у бабушки были яйца, – хмыкнул Штейнбрюк. – Был бы дедушка.
А Жаннет вдруг поняла, что весь этот обмен мнениями происходит отнюдь не в первый раз. Реплики разучены, а зритель один – она сама.
«Но зачем?»
«Затем, что, похоже, они нам… мне поверили и теперь готовят к операции…»
– Как считаете, Жаннет, – спросил, переводя на нее взгляд, Штейнбрюк. – Мог он вести вас от Праги?
– Не знаю, – «растерянно» пожала она плечами. – Я слежки не чувствовала. Мне даже в голову не приходило…
– Но это означает, что кто-то знал про связника и то, что связник – Жаннет, – сказал мужчина с седыми висками.
Ну, это, что называется, напрашивалось, да и Баст об этом с ней говорил. Но вот случая «вспомнить» про Питера Кольба у Жаннет все как-то не находилось.
– Ой! – сказала она и так «прониклась» ужасом Жаннет, что даже вспотела. И судя по всему, не только вспотела.
– Что с вами? – Штейнбрюк даже вперед подался.
Получалось, что весь их фарс с допросом был пустой тратой времени. Что-то они все-таки упустили. А упустили они одну, но очень важную вещь. Они тянули жилы конкретному человеку – хорошенькой и несколько легковесной молоденькой французской комсомолке Жаннет Буссе, и все их штучки-дрючки выстроены были под ее очень специфическую психологию. Но откуда же знать товарищам из Первого отдела, что трясут они на самом деле зрелую русскую женщину, сильную духом и… да, стерву – когда надо, сформировавшуюся совсем в другие времена, да еще способную смотреть на ситуацию как бы со стороны. А это дает очень большое преимущество, даже если ты умираешь там, в этом долбаном кабинете Штейнбрюка от усталости и бессонницы и сходишь с ума от жажды и одиночества. Тебе плохо, погано, ужасно, но все равно ты в стороне, а разговор-то идет с совершенно другим, заведомо более слабым, чем ты, человеком.
– Что с вами?
– Я вспомнила…
«Я, наверное, белая, как полотно…» – Ну что ж, если верить выражению глаз товарища корпусного комиссара,
