Ася - Леля Иголкина

пожмешь им руки и уедешь. До восемнадцати, по-моему, времени на семью вполне достаточно!».

Ишь, какой он шустрый!

— Пора! — встаю и выхожу из-за стола. — Маршрут уже построен. Отклоняться от проторенной дороги мы не будем. Раз сын пока что игнорирует водную стихию, то ему за что-то необычное сойдет наш общий пляж. Здесь нет людей и берег чистый. Сколько выделить на сборы?

— Два часа.

Обойдется! Даю им тридцать пять минут и ни минутой больше…

Пока жена переодевается во что-то неблагоразумное, я закрепляю в песке и гальке огромный зонт от солнца, расстилаю пляжную подстилку, затем, схватив себя за воротник, снимаю с плеч футболку, но странно подвисаю на штанах. Засунув большие пальцы за пояс своих домашних брюк, с распахнутым до безобразия ртом я нагло, безобразно и немного тупо пялюсь на что-то сверхъестественное, приближающееся ко мне от высоких свай родного дома. Она или не она? Высокая фигура в белом одеянии с прильнувшим к ее плечу ребенком, одетым в модный хлопковый костюм, приближается к этим «берегам».

«Зря… Зря… Зря, придурок, панталоны снял!» — зудит противным комаром сознание. — «Хорошо, что с нами мелкий сын, иначе…».

— Я готова! — покачивая Тимку, заходит под пляжный зонт жена. — Ух ты!

Такой реакции я очень рад!

— Тут есть место, где он мог бы подремать, — Ася замечает переноску и удобства, которые я для мальчишки здесь организовал.

— Я об этом и говорил, Мальвина. Тимофей — не самый подходящий повод для отказа от полноценной жизни. Он тоже человек, которому требуется перемена обстановки. И потом, бесконечный потолок и твое лицо — все, что парень в этой жизни видел. Надо развивать и увеличивать пространство.

— Он очень мал! — по-моему, кто-то сильно сокрушается.

— Тимка будет под присмотром. Нас двое — не дадим барбосу заскучать. Ты, кстати, окунуться не желаешь? Здесь, — развожу руками, — никого нет, поэтому твои прелести будут под этим исключительным присмотром, — прикладываю пальцы к своим прищуренным глазам. — По очереди. Я уступаю даме. Вперед, Мальвина! В морской воде резвятся юркие дельфины…

Сын возится в пляжной переноске, дубасит пятками по развешенным игрушкам, пытается схватить вращающихся зверей, хохочет и шипит, раздувая мелкий нос.

Она умеет плавать. Я это помню, поэтому спокоен. Сейчас на первый план выходит четкий кадр, увы, годичной давности — я точно вижу, как в первый раз ее здесь повстречал. Вернее, дело было не конкретно в этом месте, а немного дальше, там, где цивилизация в лице курортников нахально наступает на пятки чумазым аборигенам, я встретил девушку в открытом до безобразия купальнике. То ли у моей жены чрезвычайно выдающиеся прелести, то ли у меня больное воображение, но Асе я бы порекомендовал не оголяться так.

— Ну как? — лежу на животе, подперев руками подбородок, поверх своих очков рассматриваю женский образ, с которого стекает мне на темечко и нос вода, облагороженная важными и дорогими минералами. — Ты капаешь, женщина, отодвинься, будь добра.

— Извини, — присаживается на корточки и поворачивает сведенные вмести колени, скрывая то, что скрыто между ног. — Теперь ты, — выставив назад руку, указывает на прибрежную волну.

— Позже, — отодвигаюсь, ерзая на животе. — Ложись-ка рядом, хочу поговорить.

— О чем?

Вот тебе и на!

— Полагаешь, что у нас нет тем для разговоров? — откидываю голову назад и вбок. — Падай, я кому сказал!

— Мне казалось, что мы все обсудили.

Увы, не все!

— Итак, Ася Олеговна Красова, с сегодняшнего дня я, как глава семьи, ввожу новые правила, — слежу за тем, как осторожно она присаживается на подстилку, как мягко расправляет ножки, затем укладывается на живот и поправляет грудь, которая к земле прижаться ей мешает. — Всё? — намеренно выказываю нетерпение, как будто дергаюсь, бешусь и завожусь.

— Да, — спокойно, не повышая голоса, мне отвечает.

— Все спорные вопросы мы будем решать исключительно в миролюбивом тоне. Ор, крик, шум и гам — не про нас.

— Согласна, — дергает бретельки лифа, выстраивая сиськи в ряд.

— Ты не могла бы прекратить, — прикрыв глаза, сиплю.

— Что?

— Аська, с нами маленький ребенок, более того я пытаюсь воззвать к чему-то главному и чересчур серьезному, а ты мнешь свое богатство и строишь глазки, демонстрируя ни черта не соображающий взгляд.

— Предлагаешь снять?

— Ты обалдела?

— На пляже принято быть в купальнике, Костя. Ты не пристыдишь меня, потому что я не обнажена.

— Ой, ли?

— Что? — она откатывается, выставляя мне под нос не маленькую грудь. — Не нравится?

Как ей сказать, чтобы не сбить крепкую струю?

— Нравится, — хриплю, одновременно с этим снимаю темные очки и растираю пальцами одной руки сильно воспаленные глаза. — Это был тоже комплимент…

— Грубость, ты хотел сказать?

— Я не грубил.

— Как посмотреть! — жена с глубоким вздохом возвращается в исходное положение и мостит полушария, пристраивая дыньки в образовавшиеся углубления на подстилке.

— Предлагаю сейчас все обсудить и стереть почти незримые штриховые линии недопонимания, а вечером, в качестве закрепления полученного результата и новых договоренностей займемся любовью, как в последний раз.

— Что?

Я наконец-таки догнал! Специально в дурочку играет: во-первых, по сто пятьдесят раз переспрашивает, будто бы не понимает настоящей сути предложений и очевидных смыслов моих простых вопросов; во-вторых, вращается и крутится угрём, которому в пространстве явно тесно, потому как он не привык с таким монистом быть где-то в последних, черт возьми, рядах; а в-третьих, обида все еще живет и пышет, и, что чересчур противно, не позволяет нам с ней синхронным образом дышать.

— У меня болит щека, жена, — скосив глаза, ей сообщаю.

— Извини, пожалуйста.

— Сто раз решила повторить?

— А что еще? Что мне нужно сделать?

— Во-первых, пообещать никогда не поднимать на меня руку…

— Ты тоже ударил меня, — обиженно гундосит в нос. — Я обещаю, Костя.

— Принимается. Могу поцеловать, если ты не возражаешь. В качестве поощрения, конечно же.

— Мне будет приятно, — глуше, тише и в песок шипит.

— Ася?

Я ведь не ослышался и не ошибся?

— Поцелуй, пожалуйста, — отвернувшись от меня, нудит.

Меня упрашивать не надо. Я подбираюсь ближе и, обняв ее за плечи, губами прикасаюсь к позавчера обиженной щеке.

— Больно? — посасываю и ласкаю языком соленую пергаментную кожу.

— Да, — жена боится, видимо, щекотки.

Ася подтягивает плечико и зажимает мой нос, пресекая продвижение.

— Во-вторых, не будем повышать голос. Слышишь? — забираюсь языком в ушную раковину, вылизываю лабиринт хрящей, проникая глубже, носом забираю душный воздух.

— Да.

— Сын не будет знать, что такое скандал и с чем его едят. Ася, это очень важно!

— Важно?

Я помню, как подобное происходило в моей семье, когда слепой отец воспитывал специфическим образом недалекую, но зрячую и чересчур жизнелюбивую мать. Он ни