Хранительница тайн - Кейт Мортон

Кэти Эллис подчеркнула последнее предложение и приписала на полях бисерным почерком (Лорел явственно представила, как она осуждающе кривилась, выводя эти слова): «Упоминала раз или два! Я не перестаю дивиться самообольщению влюбленных». Влюбленных! У Лорел заныло под ложечкой. Неужели Вивьен влюбилась в Джимми? Не из-за этого ли «безобидный план» дал сбой?

Разумеется, это был он. Мы вспомнили забавное происшествие между детьми, и я рассмеялась. Джимми замечательно умеет смешить, а мне это всегда в людях нравилось – я вспоминаю, как папа замечательно нас смешил. Поскольку нам было по дороге, Джимми вполне естественно спросил, можно ли ему пойти со мной, и я, вопреки всякому благоразумию, ответила «да».

Теперь, пока вы качаете головой (я воображаю вас за тем маленьким письменным столом, о котором вы рассказывали; а в вазе, конечно, стоят примулы), я объясню, почему так поступила. Уже несколько недель я в точности следовала вашим советам, то есть старалась его не замечать, но на днях он подарил мне одну вещь (в качестве извинения – за что именно, неважно, на самом деле ничего плохого не произошло). Эта вещь – фотография. Я не могу ее описать, скажу только, что впечатление такое, будто Джимми заглянул мне в душу и увидел мир, который я ношу в ней с самого детства.

Я унесла фотографию домой и, словно ребенок, для которого спрятанная вещь приобретает еще большую ценность, убрала ее в тайник за бабушкиным портретом в спальне, откуда иногда достаю и подолгу вглядываюсь в каждую мелкую подробность. Конечно, Джимми слышал, как я рассказываю сказки детям в больнице, и я не утверждаю, что в выборе подарка было какое-то «волшебство», тем не менее он растрогал меня до самого сердца.

Слово «волшебство» было подчеркнуто и тоже снабжено комментарием Кэти Эллис:

Именно это она и утверждает. Я знаю Вивьен, знаю силу ее веры, а весь опыт моей работы убеждает: приобретенная в детстве система верований никогда не изживается полностью; она может на время уйти в глубину, но в критические минуты всегда возвращается и заявляет права на душу, которую сформировала.

Лорел вспомнила собственное детство и задумалась, правда ли то, что говорит Кэти. Ее родители всегда в первую очередь проповедовали семейные ценности. Особенно мама, печально говорившая, что слишком поздно поняла, как важна семья. И, если оставить в стороне мелкие родственные трения, Николсоны и впрямь в трудную минуту приходят друг другу на выручку – в точности как учили родители.

Может быть, я стала чуть легкомысленней после недавней болезни – после недели в темной спальне под гул немецких самолетов, когда Генри сидел рядом и держал меня за руку, шепча: «Поправляйся скорее», было так чудесно вновь оказаться на улице и вдохнуть весенний лондонский воздух. (Кстати, вас не удивляет, что пока весь мир охвачен безумием, которое мы называем «война», цветы, пчелы и времена года продолжают делать, что им положено, терпеливо дожидаясь, когда человечество очнется и вспомнит про красоту жизни? Странно, но мои любовь и тяга к миру усиливаются, когда я от него отлучена; поразительно, не правда ли, что человек способен переходить от отчаяния к жадному желанию жить, и что даже в эти черные дни можно обрести счастье в малом?)

Так или иначе, он спросил разрешения меня проводить, и я сказала «да». Всю дорогу я смеялась – потому что он рассказывал смешные истории, а еще потому, что все было так легко и светло. Я поняла, как давно была лишена этой простой радости: дружеского разговора в солнечный день. Я женщина, Кэти, и мечтаю о том, в чем мне отказано, однако ведь вы согласитесь, что людям свойственно желать невозможного?

Как это понимать? В чем Вивьен отказано? Лорел вновь почувствовала, что в головоломке недостает какого-то важного куска. Она пролистала следующие страницы дневника и через две недели вновь встретила упоминание о Вивьен.

Она по-прежнему с ним встречается – в больнице, что уже само по себе плохо, но и в других местах, когда уходит якобы в столовую Женской добровольческой службы или по магазинам. При этом она убеждает меня не тревожиться, потому что он «приятель и ничего больше», приводя в доказательство, что «у него есть невеста, Кэти, они очень друг друга любят и намерены, когда кончится война, уехать из города; они купят большой старый дом и нарожают кучу детишек. Так что, как видите, опасность нарушить брачные обеты мне не грозит, так что вам волноваться не о чем».

Тут у Лорел голова пошла кругом. Вивьен пишет о Дороти – о маме. Столкновение записанной истории с прожитой реальностью на миг выбило ее из колеи. Она сняла очки, потерла лоб и минуту-другую невидящим взглядом смотрела на стену за окном.

Затем вернулась к чтению. Кэти писала:

Она прекрасно знает, что я волнуюсь о другом, и сознательно подменяет мои мотивы. К тому же я не настолько наивна, чтобы поверить, будто наличие невесты – помеха для чувств. Насчет молодого человека ничего сказать не могу, но уж с Вивьен-то все совершенно ясно.

Лорел по-прежнему не понимала, чего так опасается Кэти. По словам Вивьен, выходило, что дело в строгих взглядах Кэти на брак. Может быть, у Вивьен было много увлечений на стороне? Лорел почти готова была увидеть в самых романтических словах письма дух свободной любви… почти.

Следующая запись, сделанная двумя днями позже, навела Лорел на мысль, что Кэти каким-то образом заранее знала об угрозе, которую Джимми представлял для Вивьен.

Ужасные известия: вчера бомбы попали в Вестминстер-холл, в аббатство и здание парламента; поначалу думали даже, что уничтожен Биг-Бен! Вечером, вместо того чтобы читать газету или слушать радио, я решила убраться в серванте – освободить место для учительских заметок. Надо признать, что я в некотором смысле сорока, все тащу в свое гнездо. Меня это удручает – я бы хотела, чтобы в доме у меня был такой же порядок, как в голове. Чего только я там не обнаружила! Среди прочего наткнулась на письмо, полученное от дяди Вивьен три года назад. В конверте до сих пор хранится присланная им фотографическая карточка. Вивьен на ней семнадцать лет. Какая она была красавица! Тогда, глядя на снимок, я подумала, что она похожа на сказочную героиню, может быть, на Красную Шапочку: большие глаза, пухлые губы, и при этом детский чистый взгляд – лишь бы в лесу ее не поджидал Серый Волк!

То, что снимок попал мне в руки именно сейчас, произвело на меня большое впечатление. Прошлый раз я не ошиблась в своих предчувствиях, но, увы, оставила их при себе. Однако я не позволю своей маленькой приятельнице совершить еще одну роковую ошибку. Поскольку в письме этого затрагивать нельзя, я поеду в Лондон и сама с нею поговорю.

Видимо, Кэти не стала откладывать поездку, потому что следующая запись появилась только через четыре дня. Она гласила:

Съездила в Лондон. Все еще хуже, чем я опасалась. Моя дорогая Вивьен по уши влюблена в этого молодого человека, Джимми. Разумеется, она прямо этого не говорит, но мы давно знакомы, и я читаю чувства в ее оживившемся лице, слышу в каждой несказанной фразе. А самое страшное: она отбросила всякую осторожность и часто бывает у него в доме, где он живет вместе со своим бедным отцом. Вивьен уверяет, что «все совершенно невинно»; на это я ответила, что так не бывает, и, когда все вскроется, подобные оправдания не помогут. Упрямица ответила, что «не откажется от него». Тут я собрала всю свою суровость и сказала: «Ты замужем, дорогая». Я напомнила о клятве, которую она дала в Нордстромской церкви: «Любить, почитать и слушаться, покуда смерть нас не разлучит» и так далее, и так далее. О, как же трудно забыть ее взгляд – горечь в глазах, когда она сказала, что я ничего не поняла.

Я прекрасно знаю, что такое запретное чувство, о чем ей и сказала, но Вивьен молода, а молодые убеждены, что только они умеют любить по-настоящему. Как ни печально, она на меня обиделась. Я вновь умоляла ее оставить работу в больнице – Вивьен отказалась. Я напомнила, что ей надо в первую очередь думать о своем здоровье – она не захотела слушать. Обидеть такое существо – чье лицо прекрасно, словно творение гениального художника, – значит почувствовать себя последней преступницей. И все равно я не сдамся. У меня есть один последний козырь. Пусть Вивьен никогда меня не простит, но в поезде я решила, что напишу этому Джимми Меткафу и объясню, как опасно для нее его поведение. Может быть, хоть он проявит должную осторожность.

Солнце садилось, в читальном зале с каждой минутой становилось темнее и прохладнее. Лорел читала уже два часа кряду. От аккуратного, но мелкого почерка в дневнике у нее заболели глаза. Она откинулась на стуле и прикрыла веки. Голос Кэти по-прежнему звучал в голове. Написала ли она Джимми, как собиралась? И не это ли разрушило мамин план? Может быть, Кэти сообщила в письме что-то такое, что должно было отвратить Джимми от дружбы с Вивьен, и оно же каким-то образом поссорило Джимми с Дороти? Мама в больнице сказала, что молодых людей разлучила именно попытка купить общее счастье. Не об этом ли она думала, говоря Лорел, что выходить замуж надо по любви, не откладывая, и что все остальное неважно? Может, Дороти хотела слишком многого и ждала слишком долго, а в итоге ее возлюбленный ушел к другой? Видимо, было в Вивьен Дженкинс что-то такое, из-за чего она оказалась самой неудачной жертвой для плана, составленного мамой и Джимми. Допустим, именно в такую женщину Джимми не мог не влюбиться. Или все-таки дело в чем-то другом? Кэти Эллис – дочь пастора до мозга костей, очевидно, тревожилась за нравственность Вивьен, но в дневнике явственно читались и какие-то другие опасения. Уж очень настойчиво – даже если сделать скидку на склонность к гиперопеке – Кэти повторяет слово «здоровье», будто обращается не к молодой цветущей женщине, а к кому-то, страдающему хроническими недугом. Вивьен пишет, что была «отлучена от мира», когда лежала больной и муж сидел рядом, гладя ее руку? Может, у нее было, например, слабое сердце? Или она пережила нервный срыв и ей нельзя было волноваться?