Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Плывет лошадь по опрокинутому небу среди несчитанных божьих отар, а ей навстречу все шагает и шагает по прямой тропке, выстланной отбеленным рядном, молодой пастух-апостол в грубом рубище и с острым перевернутым рогом за спиной. Он-то, добрый молодец, и не дал несчастной лошади сбиться с пути. И даже тогда, когда над водой стал собираться предутренний туман, заволакивая берега.
Чубарый уже выкладывался из последних сил и вдруг почувствовал, как в его бок толкнулось что-то живое и цепко ухватилось за обрывок шлеи. Хорошо, что это случилось под самым берегом. Иначе, ей-ей, пустил бы пузыри из раздутых фыркалок. А как только его ноги коснулись дна, из-под бока вынырнул с большим шумом страшила, весь опутанный ряской. От неожиданности чубарый даже вздрогнул с храпом.
– Да ты, друг ситный, не боись меня, – не очень внятно бормотал страшила, извергал изо рта фонтаны воды. – Я… я – водяной! Это человека надо бояться… от него, паразета, жди всего… А водяной покудесит и отступится.
По незлобливой интонации в голосе чубарый догадывался, что перед ним все-таки был большой мураш-человек. И речь его ему была понятна, особенно, когда он приправлял ее складным матерком. Да и одет он был точь-в-точь, как и его бывший заботник, боец Матюха. На этом чубарый и успокоился, дружелюбно проржав: «Свой водяной?»
А Водяной, прокашлявшись, уже внятнее заговорил:
– Премногое спасибо тебе, друг ситный!.. Не ты – хана бы мне. Как пить дать, оженили бы меня русалки. Ну, насилу отбрыкался! А так, гляди, еще и женушку свою законную сохранил. – Он потянул за ремень и рывком выхватил из воды винтовку. – Гляди!
Чубарый чуть было не заржал матюхинским матерком: «Маткин берег, и водяные с ружьями!.. Ох уж эти человеки… Только стали лягухами – и забурлила вода!..»
– Друг ситный, долго мы будем вот так стоять в воде? – спросил Водяной и по-дружески ткнул его кулаком в бок. – Вот сейчас туман разойдется и, неровен час, приметят нас, что мы тут телимся, и – айн момент! Живо прицельно приласкают. А ну, шагом марш, на берег – сушить свои ризы!
Чубарый взбучил передними ногами воду – и ни с места: река вымотала его вконец.
– Ты чего?! – неодобрительно присвистнул Водяной. – А я-то грешным делом подумал: по пути нам с тобой… Не вешай носа, друг ситный!
Водяной, обходя вкруговую лошадь, стал ощупывать ей в воде ноги. Не обнаружив переломов, он ободрился:
– Вроде бы целы твои ходули… А ну, друг ситный, пробуй смелее! Ать, два!
Чубарый жалобно и совсем по-человечьи устало фыркнул: «Не могу, брат». И понуро утупился взглядом в воду, чем рассердил Водяного:
– Это ты брось! – строго прикрикнул он. – Знай, в беде я тебя не оставлю… Долг платежом красен! – Он подставил грудь под хилившийся номерованный круп и снова скомандовал: – Только вперед, друг ситный! Пшо-ол!..
Светало уже вовсю, когда Водяной и лошадь наконец-то одолели невысокий пологий угор берега. А им вослед кулик-перевощик, дергаясь длинным хвостом-балансиром и печатая стежками-крестиками кромку илистой мокредины, радостно выкрикивал: «Перевез! Перевез!..»
Не меньше пичужки радовался и Водяной.
– Вот и квиты мы с тобой, друг ситный!.. – говорил он лошади, как только они укрылись в ложбине за густой стеной ивняка. – Одно только худо – табак подмок! Да и обувку утопил. – Он показал взглядом на свои босые ноги и, пошевелив пальцами, заговорщически подмигнул. – Зато для тебя, друг ситный, у меня… что-то есть! Айн, момент, айн момент…
Водяной запустил руку в карман брюк, пошарил старательно и, ничего не найдя, вывернул его. Показал: пусто в кармане. Но он этому ничуть не опечалился. Напротив, весело посмеялся:
– И в этом-то нас, друг ситный, уравняло! Табак – подмок, сахар – растаял… Только ты не горюй – перебьемся! Русалки-то вона тоже красивые, да только девки-то все ж милее! Они теплом живы! А русалки – что? Одна холодная блазнь, бррр!
Не зная, чем бы занять себя, Водяной пропустил через обе пясти несколько лоснившихся сиреневых метелок луговой овсяницы – забавы деревенских мальчишек в лугах. Зажал кулаки и на полном серьезе, будто человека, спросил лошадь:
– Друг ситный, отгадай: курица или петух?
Чубарый будто и впрямь сообразил, чего хотят от него. Он доверительно ткнулся губами в кулак, который был ближе к нему. Видно, хотел прознать по запаху: какой Водяной – добрый или злой? И радостно проржал: «ДОБРЫЙ!»
По-мальчишьи задорно вскричал и Водяной:
– Петух!.. Загадал-то я, друг ситный, долго ль нам придется отходить на «исходные позиции»?
Если «курица» – драпбитте, товарищ Бубенцов. «Петух» – ша, умри боец, Пашка: стопбитте!.. Я ведь Водяной-то тутошний! Так что драпбитте мне уже некуда, друг ситный.
В сиренево-розовой размытости высокого неба заполошенно закаркал ворон:
«КРРА… УРРА… ВОТ ТЫ ГДЕ!..» Чернец с утра пораньше уже рыскал над убережьем – выискивал приговоренную им еще вчера несчастную лошадь.
– Проваливай, монах: поминки отменяются! Ничего тебе здесь не обломится! – озлясь прокричал чернецу Водяной-Бубенцов. Он погрозил винтовкой в небо и с горечью посетовал: – Жалко, что остался один-разъединственный патрон… А то я каркнул бы тебе. Так каркнул – пух полетел бы с тебя, падальника!
Он даже не поленился открыть затвор у винтовки – то ли показать лошади, что у него, действительно, остался «один-разъединственный» патрон, то ли хотел убедиться: есть ли он еще у него. Да, патрон был. И находился на месте. Там, где и надлежало ему, «разъединственному», быть – в патроннике ствола.
Наступившее утро возвестил обвальный лающий грохот. Водяной-Бубенцов встрепенулся, вслушиваясь и определяясь на местности.
– Слышь, друг ситный… а ведь молотят-то… слышь, у Синего моста молотят! И надо думать: не по пустому месту молотят-то! Стало быть… обозначилась черта «стопбитте»!
И он, весь как-то подобравшись, засобирался:
– Ну, будь здоров, чубарый! – оглаживая ладонью вдоль хребтины, он задержал взгляд на тавреном крупе. – Теперь твое «тринадцать» для меня будет самое счастливое число… Живи, друг ситный! А я, значит, потопал… Мне, значит, некогда… Я ведь тутошний… понизовский, из Доброй Воды… А это, значит, для меня будет последней и «исходная позиция»… Ша, умри. Пашка!.. – словно заклинание, шептал понизовский Пашка Бубенцов, нервно подергивая плечами. Будто не словами окатывал себя, а ошпаривал крутым кипятком.
А огненная «молотьба» шла и в самом деле уже у Синего моста, где закипал новый бой – длиною почти в три года. Это принаторевший в разбое враг укладывал по науке, шахматным порядком, мины, вспарывая вековую предъильменскую пожню. Там в высоких ее травах ночью залегли ополченцы-добровольцы. Семнадцатилетние мальчишки из окрестных деревень.
А Пашка Бубунцов торопился к Синему мосту. Как знать, может, там как раз и недоставало сейчас его «разъединственного» патрона, а может, и его разъединственной жизни… И когда он босой,
