Неожиданные предсказания - Николай Непомнящий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они прошли мимо церкви, раскачиваясь из стороны в сторону и глядя прямо перед собой, и благостные улыбки освещали их кукольные лица.
Когда позже молодой мужчина вернулся домой, в телевизионных новостях он увидел тысячи согнутых в поклоне спин на улицах города. Священник с тюрбаном на голове и бородой, скрывающей лицо, проповедовал учение. В этот момент молодой мужчина вспомнил пустую церковь.
Религия, собственная религия, вера страны, в которой он родился, стала ненужной и безлюдной, опустела, как церковь, в которой он сегодня побывал.
Она не была уничтожена атеистической идеей или в результате научного прогресса. От нее ничего не осталось, кроме пустоты. Другие религии заняли ее место. Молодой мужчина почувствовал, что лишился того, что принадлежало ему по праву. Он утратил частицу себя.
8
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
Гром смерти разразится землею.
Варвары смешаются с последним легионом солдат,
безбожники заселят сердца
городов-святынь,
и все – один за другим – станут варварами,
неверными и злыми.
Порядок и закон падут.
Ненависть, как пламя в сухостое,
людей охватит.
Случится избиение солдат,
безбожники задушат верных.
Жестокость будет в каждом сердце и во всех.
И города падут.
Они играли на покрытом снегом склоне на окраине города. Семилетнюю девочку звали Златой. А мальчик с совершенно черными волосами и темной кожей откликался на имя Али. Третий, толстощекий мальчуган с рыжими волосами и громким голосом, самый живой и жизнерадостный из них, был Мерциар. Они играли. Снег был глубокий и мягкий, и ярко сияло солнце. Дети на животах скатывались с горки, и мороз им был нипочем. Вдали был слышен гром взрывов.
Их могли звать и Мириам, и Георг, и Владимир. Они могли бегать на морском берегу или прыгать по камням в горах. Они все равно были бы сыновьями и дочерьми своих родителей – мусульман, евреев или христиан, православных, католиков или маронитов. Ни религия, ни местность здесь значения не имеют. Они играли, как играют дети. Они играли с радостной безмятежностью, на которую способны только дети, слишком долго прятавшиеся от света, совершенно внезапно озарившего их, когда со всей силой проснулась жизнь, а юность неудержимо проложила себе дорогу и вынесла их на солнце.
Вокруг них была война. Война, полная ненависти, война без правил. Одна из тех гражданских войн, в которых убивают людей с простотой, будто валят деревья. И хотя они видели вокруг себя и смерть своих друзей и подружек, и родителей, они не верили в собственную смерть. Они были детьми, и солнце сияло. Из окна своих полуразрушенных домов за ними наблюдали родители и снова и снова звали их домой.
Им не хотелось опять вызывать дьявола из его обители. Но кто этот демон? Мусульманин? Еврей? Христианин, православный, католик или маронит? Это зависит от места и точки зрения. Но разве дети, играя, думают о дьяволе?
А он принимает человеческое обличье.
Издали, из других окон, в прицелы снайперских винтовок за детьми наблюдали другие люди, – впрочем, достойно ли их это слово?
Один из них подал знак. Вскоре после этого на покрытом снегом склоне лежали три неподвижных тела, а снег был красным от детской крови.
9
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
люди последуют крови и вере.
Но ни один не внемлет мучениям
сердца ребенка,
выброшенного, как птенец из гнезда,
никто не укроет его от удара руки
в перчатке с кованым железом.
Ненависть переполнит землю, хоть она
считает себя спокойной.
Никому не будет пошады – ни старикам,
ни убогим калекам.
Жилища сожгут и разграбят.
Одних людей заменят другие,
и все будут взгляд отводить в сторону,
чтобы не видеть обесчещенных женщин.
Деревня была окружена лесами и горами. Все дома были построены из дерева, и около каждого был маленький огород. Окна украшали маленькие, наполненные цветами корзинки. Старые женщины сидели на верандах и чистили овощи, в то время как их дочки или падчерицы вешали белье на веревки, натянутые между деревьями. Все женщины носили платочки. Проезжали мимо повозки с сеном. Слышен собачий лай. Кругом был мир. Женщины от одного дома к другому разносили вести, а дети через забор лазали друг к другу в гости.
Кто они были? Какому богу молились? Разве это кого-то взволновало? Одни ходят в церкви, увенчанные куполами, блестящими на солнце. Другие – в мечеть, минарет которой высоко видно за деревьями.
Десятилетиями так шла жизнь. Но однажды ночью деревня была разбужена шумом и грохотом моторов, и земля содрогнулась от рева гусеничных машин. Когда мужчины вышли утром из своих домов, они увидели танки, перекрывшие оба выхода из деревни. Мужчины в маскировочной униформе, натянув на лицо черные маски, ходили патрулями и врывались в дома. Запахло дымом. Это был первый дом, который погиб в огне. Женщины голосили.
Крестьяне проходили мимо, положив руки на голову, а солдаты ударами хлыста, как скот, подгоняли их. Они шли к лесу.
Через несколько минут раздался грохот пулемета. Снова возопили женщины. Некоторые из них метались, расцарапывая себе грудь, рвали на себе волосы, воздев руки к небу. Лица их были искажены страхом, в глазах застыл ужас. Снова горели дома. Согнали некоторых жителей деревни и повели опять.
Соседи отворачивали лица, стараясь не встретиться с ними взглядом. Каждый из них теперь вспомнил, в какого Бога верил его сосед.
Собаки, бродившие по руинам опустевших домов, выли о смерти.
10
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
все будут знать, что в разных уголках земли
творится. Увидят детей,
чьи кости торчат через кожу,
и тех, чьи глазницы кишат червями,
и тех, в которых стреляют как в крыс.
Человек, что увидит все это, лицом отвернется –
для него нет выше личных забот.
Как милость, бросит горстку ржи,
а сам спит на мешках добра.
Что дал он правою рукой,
назад он заберет другой.
Он сидел в затянутом черной кожей кресле и дремал с раскрытой газетой на коленях. На экране телевизора один за другим сменялись сюжеты. Время от времени мужчина поднимал голову, открывал глаза и смотрел на экран. Рядом на полу играл его сын. Жена иногда заходила в комнату. Неожиданно она сказала: «Это просто ужасно». Ребенок перестал играть. Мужчина поднял голову. На экране были голые дети, сидевшие на корточках на полу неосвещенного помещения. Они были похожи на больших черных насекомых с огромными голодными глазами, на брошенных на погибель стариков. У некоторых из них были видны незаживающие раны, над которыми роились мухи.
«Такое показывать нельзя, – сказал мужчина. – В это время телевизор смотрят и дети».
Он лихорадочно стал искать пульт и выругался, не найдя его под рукой.
Ребенок спросил: «Что это было? И где?» «Далеко, очень далеко, ты играй, играй», – сказал отец. А мать все причитала: «Это ужасно, бедные люди».
Мужчина стал говорить, что эти люди с их неразвитыми гигиеническими навыками, обычаями и культурными традициями далеко не такие, как люди здесь, в цивилизованных странах. «Они плачут», – сказал ребенок. Репортаж уже заканчивался, и мужчина перестал искать пульт. Стали показывать машины, которые неистовствовали в гонках «Формулы-1». И мужчина восторгался, что эти пилоты – люди фантастические, они ездят со скоростью больше чем триста километров в час.
На следующий день ребенок сказал, что в школе его попросили принести килограмм риса. Мужчина пожал плечами. «Конечно, я дам тебе, и ты отнесешь», – сказала мать.
«Это для детей, которых показывали вчера вечером», – объяснил ребенок.
«Ну, если им это доставит удовольствие», – ответил отец.
Он раскрыл газету. Его интересовали экономические новости. Сообщалось, что Международный валютный фонд не может рассматривать вопрос о снижении задолженностей для стран, имеющих большие долги. «Этого еще не хватало, – проговорил мужчина. – О чем они думают? Что мы их – кормить будем?»
«Я есть хочу, мама», – сказал ребенок. «Иди кушать, мой любимый, иди, мое сокро-о-вище».
11
Когда придет тысячелетье за нынешним
тысячелетием вослед,
люди займутся всеобщей торговлей.
И каждая вещь обретет свою цену, дерево, воды и зверь.
В подарок никто ничего не получит –
только купить можно будет теперь.
Цена человека – не больше, чем весит.
Он весь целиком на продажу –
как фунт задней части свиньи.
Кто ухо возьмет, кто сердце захочет,
ничто тогда не останется свято –