Современный шведский детектив - Пер Валё

Улофссон устроился в одном из мягких кресел, а Хольмберг — за письменным столом. Покачиваясь в кресле, он курил сигарету «Принс». Раньше ему не доводилось сидеть в таких шикарных креслах. Прямо кровать. Если положить спинкой на пол.

Инга Йонссон была спокойна.

Некрасивая, но что-то в ней есть, подумал Хольмберг. Какое-то неизъяснимое обаяние — в общем, привлекательная женщина. И грудь ничего…

— У вас нет никаких подозрений относительно того, почему был убит ваш шеф? — спросил Улофссон.

Она взглянула на него и покачала головой.

— Нет. — Голос ее прозвучал твердо. — Это совершенно непонятно.

Интересно, была она его любовницей? — размышлял Хольмберг.

— Насколько мне известно, недоброжелателей он не имел, ни с кем не враждовал. Все относились к нему с симпатией.

Она замолчала.

— Вы хорошо его знали?

— В каком смысле?

— Вы ведь здесь работаете. Он был вашим шефом. Насколько хорошо можно узнать человека в такой ситуации? Вам известно о нем что-нибудь, как говорится, помимо конторы?

Она через силу улыбнулась и опять покачала головой, как-то странно передернув плечами. Точно их свело судорогой.

— Мне трудно объяснить вам… Я пришла сюда в шестидесятом. Представляете, двенадцать лет назад. — Она вновь замолчала.

— Н-да… — Улофссон нарушил затянувшуюся паузу. — Время течет…

— Извините, задумалась. Так вот, это действительно трудно объяснить. Когда чуть не каждый день двенадцать лет подряд видишь человека, общаешься с ним, работаешь вместе, волей-неволей узнаешь его не только как начальника. Узнаешь его характер, настроения, темперамент, хорошие качества, интересы — в общем, все…

— Так какой же он был?

— То-то и странно.

— Что именно?

— Все, с чем сталкиваешься, что узнаешь и примечаешь, с годами делается настолько привычным и естественным, что очень туго поддается описанию, облекается в слова.

Она откинулась на спинку дивана и скрестила ноги, не заметив, что юбка при этом слишком задралась.

Надо же, выходит, некоторые до сих пор носят подвязки, удивился Улофссон, а я думал, все давно перешли на колготки…

— На первый взгляд, он, пожалуй, был суховат, по-деловому хладнокровен и посторонним казался человеком трезвых взглядов, этаким1 типичным представителем УКПШ, который занимается муниципальными проблемами, не чужд благотворительности и весьма общителен. Но под всем этим скрывалась необычайно эмоциональная натура. Причем и в отрицательном смысле. Чуть что — вспыхивал как порох. Неудачи, например, он воспринимал на редкость болезненно. Если что не по нем, он злился, мрачнел, сыпал грубостями, ругался направо и налево, становился совершенно невыносимым для окружающих. Не человек, а сущее наказание божье… Но, остынув немного, он раскаивался, по всему было видно. Ходил поджав хвост, как нашкодившая собака, которой до смерти хочется забиться подальше, спрятаться. Извинения он никогда не просил. Просто ждал, пока страсти улягутся, но явно сгорал со стыда.

— Вчера вечером, за несколько минут до смерти, он спешил домой, чтобы позвонить вам. Вы говорили с ним?

Она покачала головой:

— Нет. Он не звонил.

— Как вы думаете, что ему было нужно? В голосе ее послышалось удивление.

— Понятия не имею… ни малейшего…

— Сформулируем иначе: что это могло быть? — спросил Улофссон. — Как по-вашему?

— Не представляю. Могло быть все, что угодно. Только что именно…

— Гм. Вот и нам интересно… Но разве не удивительно, что шеф звонил подчиненному в праздник, да еще Первого мая?

Она слабо улыбнулась.

Улофссон так и не понял, что означала эта улыбка — грусть, насмешку или безразличие.

— Праздник, Первое мая — не все ли равно? Я была его личным секретарем, а секретарь не просто рядовой сотрудник. Это, если можно так выразиться, ходячая записная книжка, а по выходным — связующее звено с фирмой. Притом в любое время суток.

— Чем фирма занимается сейчас?

— О, так сразу и не скажешь… Во-первых, рекламой пива… Во-вторых, какой-то крем для загара, потом общегородская кампания по оживлению торговли… Точнее не помню. Там много всего… Если надо, я проверю и сообщу.

— Да, пожалуйста. Я бы хотел иметь полный перечень заказов, над которыми фирма работает в настоящее время. А также тех, которые прошли, скажем, за последний месяц.

— Понятно.

— Можно получить такой список?

— Разумеется. Только мне понадобится время. Сегодня я не успею.

— Конечно. Мы и не требуем.

— А вот завтра к вечеру все подготовлю. Попрошу кого-нибудь помочь.

— Отлично.

— Но зачем вам это? — Опять улыбка. Такая же блеклая.

Улофссон хмыкнул и склонил голову набок.

— Честно говоря, сам толком не знаю. Вдруг обнаружится что-нибудь интересное.

— Да я просто так спросила.

— Сколько в фирме сотрудников? — На этот раз вопрос задал Хольмберг.

— Семнадцать.

— Есть среди них такие, кто почему-либо не ладил с Фромом?

— Конечно.

— Кто же это?

— Многие. Легче перечислить, с кем он не цапался.

— Из-за своего темперамента? — Вопрос прозвучал, скорее, как утверждение.

Она кивнула.

— Только, на мой взгляд, абсолютно немыслимо, чтобы в пылу спора произошло нечто такое, что, в конце концов, привело бы к убийству.

— Вы уверены?

— Да, вполне… И резкие перепалки, и грубости действительно бывали, но продолжались они недолго. И потом, есть еще одна загвоздка. Если с ним вступали в пререкания, он не злился и не свирепел. Наоборот, чуть ли не ждал такой реакции. С теми, кто возражал и огрызался, он ладил лучше, чем с теми, кто глотал обиду и шел на уступки.

— Вон оно что…

— Да. Разумеется, я имею в виду людей его круга.

— Как это понимать?

— Ну ведь так или иначе существовал определенный предел. Нельзя утверждать, что он спускал что угодно и кому угодно. С молодежью ему, пожалуй, было трудновато.

— Из-за чего, по-вашему, происходили стычки?

— Да как вам сказать. Большей частью… Ну, например, представит кто-нибудь дурацкий, по его мнению, проект рекламного буклета, или плаката, или объявления, или кампании, а он, вместо того чтобы обсудить варианты и взвесить все точки зрения, мгновенно взрывается. Видимо, ему попросту нужен был козел отпущения, вот он и разорялся. Сперва нашумит, а потом начинает обсуждение.

— Гм…

— А еще он склочничал, к примеру, из-за политики…

— Из-за политики?

— Да. И вел себя как самый отъявленный фанатик. Пожалуй, я бы назвала его правоверным консерватором. Знаете, из этих, «темно-синих».

— Он говорил со служащими о политике?

— Случалось. В перерыв, за кофе, или на праздниках фирмы.

— Так.

— Но большинство наших сотрудников, в общем, люди умеренных взглядов.

— Значит, особо бурных дискуссий не возникало?

— Нет.

— А как насчет женщин? — внезапно бросил Улофссон.

Инга Йонссон улыбнулась. На сей раз отнюдь не блекло.

— Нет, — решительно отрезала она. — Он очень следил за моралью.

— Следил за моралью?

— Да.

— Вы твердо уверены, что он никогда не заводил шашней?

— Только один-единственный раз.

— Вы не могли бы рассказать об этом?

— По-вашему, это важно?

— Не знаю. Давно это было?

— Три года назад.

— Три года? И… с кем же?

— Со мной.

Откровенность Инги Йонссон застала Улофссона врасплох.

— С вами?!

— Да. Со мной. Скрывать тут нечего. Если угодно, могу рассказать. Это случилось в Фальчёпннге и продолжалось всего одну ночь. Мы были там на конференции. Представители рекламных фирм южной Швеции собрались на неделю в Фальчёпинге, чтобы обсудить политику в области рекламы. В последний вечер устроили банкет. Я и сама, помнится, тогда изрядно выпила. Ну и кончилось все, разумеется, в его постели. Ведь принято считать, что именно так, и бывает у шефа с секретаршей. Наутро он меня разбудил и произнес длинную речь о случившемся. Говорил, что раньше ничего подобного не бывало, и весьма недвусмысленно дал понять, что больше это не повторится, потому что, дескать, идет вразрез с его принципами и несправедливо по отношению к семье… Забавно, он так и сказал… «по отношению к семье», не к жене, а ко всей семье… — Она улыбнулась. — Потом объявил, что это не случайность, не хмельное умопомешательство, а логическое следствие нашей служебной близости. В тот вечер он-де просто-напросто воспринимал меня как свою жену. Так он все объяснил… — Инга Йонссон тряхнула короткими волосами, точно желая избавиться от воспоминания. — Да… Вот, собственно, и все.

— И вы уверены, что позже ничего подобного не случалось, с другой женщиной?

— Уверена. Потому что я бы заметила.

— Что ж, я вам верю, — неожиданно для себя сказал Улофссон.