Тайные желания джентльмена - Лаура Гурк

- Я ожидаю - нет, я требую, - чтобы ты обращался со мной как с ровней, обладающей таким же, как у тебя, правом слова во всем, что происходит с нами.

- Ради Бога, не будем снова возвращаться к этому! - раздраженно взмолился он.

- Почему бы и нет? Брак основывается на партнерстве, Филипп. Мы живем не в феодальном королевстве. Пока ты не согласишься с тем, что я имею право решать, как мне жить дальше, я не выйду за тебя замуж. Пока ты не согласишься, что мои желания и мои мнения заслуживают такого же внимания, как твои, я не выйду за тебя замуж. Пока ты не согласишься с тем, что то, от чего я отказалась бы, став твоей женой, не менее важно, чем то, что ты предлагаешь мне взамен, я не выйду за тебя замуж.

Она почувствовала, что голос у нее сломался, а глаза жгут злые слезы, и поняла, что надо уходить, пока окончательно не потеряла лицо.

Она направилась к двери. Уже держась за дверную ручку, она повернулась, чтобы сказать напоследок еще одну вещь:

- И пока ты не продемонстрируешь свою искреннюю любовь, привязанность ко мне и готовность добиться моей руки, вместо того чтобы требовать ее, я не выйду за тебя замуж. - Она открыла дверь. - А теперь, милорд, прошу извинить, меня ждет работа. - С этими словами она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Филипп пересек балкон, направляясь в свою спальню. Слова их сердитой перепалки все еще звучали в его ушах.

Она отказывала ему, потому что не хотела расставаться со своим образом жизни? Что, черт возьми, это означало? Он не видел в этом здравого смысла. Жизнь женщины - это брак, дети и все, что он ей предложил.

Он вошел в свою комнату, с грохотом захлопнув застекленную балконную дверь. Это заставило Гастона торопливо выбежать из прилегающей к спальне гардеробной. Слуга, сам еще полуодетый, остановился как вкопанный при виде лица хозяина и небрежно надетой одежды.

Филипп постарался взять себя в руки. В подобных ситуациях джентльмену предписывалось оставаться хладнокровным, уравновешенным и не терять способности мыслить логически.

- Приготовь мне ванну, Гастон.

- Слушаюсь, сэр. - Слуга снова исчез в гардеробной, а через несколько минут из расположенной рядом с ней ванной комнаты послышался звук воды, льющейся из кранов.

В ожидании ванны Филипп обдумывал то, что она сказала, и его гнев постепенно сменялся удивлением.

Она сказала, что кондитерская была ее целью в жизни. Она мечтала о ней долгие годы и не собиралась расставаться с ней, чтобы выйти за него замуж.

Какая женщина предпочтет тяжелый, изнурительный труд жизни замужней женщины? Каторжную работу - жизни в роскоши, жизни, полной привилегий. Это противоречило здравому смыслу.

Уделом женщины является брак, а не бизнес. Не один раз, а дважды он предлагал ей то, что любая другая женщина приняла бы с восторгом, и она дважды презрительно отвергла это.

- Ваша ванна готова, сэр.

Он кивнул и направился вслед за Гастоном через гардеробную, а слова Марии продолжали звучать в его ушах. Ей больше нравится месить тесто, чем быть его женой. Великолепно, подумал он, снимая с себя одежду и ступая в горячую воду. Она предпочитает ему бисквитное пирожное.

Он искупался, вытерся и уселся бриться в кресло с откидывающейся спинкой. Пока Гастон соскребал бритвой щетину с его лица, Филипп закрыл глаза, пытаясь понять непостижимое.

Она сказала, что ее работа важна. Очевидно, быть маркизой, его женой и матерью его детей важным не считается. Она предпочитает остаться одна, лишь бы не принадлежать ему. Поняв это, он застонал, как от боли.

Гастон прервал работу и в ужасе взглянул на него.

- Все в порядке, Гастон, - сказал Филипп, делая глубокий вдох. - Ты меня не порезал.

Несмотря на его слова, слуга тщательно осмотрел его лицо и лишь потом продолжил работу.

Филипп, сидя неподвижно в кресле, старался изо всех сил взять себя в руки. Одеваясь, завтракая, приказывая подать экипаж, чтобы ехать к себе в контору, он пытался подавить свои эмоции.

Его экипаж еще не подали, и ему ничего не оставалось делать, как стоять в вестибюле и ждать. Он вынул часы, проверил время и снова положил их в карман. Он перенес вес своего тела с одной ноги на другую, потом повертел в пальцах шляпу. Он выглянул из окна. Экипажа еще не было.

Выругавшись, он повернулся к зеркалу в позолоченной раме, висевшему в вестибюле. Не было ничего неразумного в том, чтобы предложить выйти замуж женщине, которую только что лишил девственности. Это был просто правильный поступок. Не было ничего неразумного в желании жениться на женщине, которую любишь. Вполне разумно также предположить, что если женщина отдала тебе свою девственность, она тебя любит. И вполне разумно предложить ей замужество.

«Ты мне не предлагал. Ты потребовал».

Он посмотрел на свое отражение в зеркале, и ему вдруг показалось, что он глядит на незнакомца. Он не узнавал свое лицо. Это не было хладнокровное, непроницаемое лицо британского джентльмена с безупречными манерами. В его лице отражались боль, гнев, растерянность и любовь, причем отражались настолько отчетливо, что каждый мог это видеть.

Как он сможет теперь присутствовать на этом ленче? Как он сможет сидеть за столом с двумя дюжинами друзей и знакомых, если каждому из них будет точно известно, что он чувствует? Как он сможет спокойно смотреть, как она входит и выходит с подносами пирожных, если знает, что она предпочла их ему? А если бы она забеременела, то как бы он смог пережить, что его ребенок появился на свет, не имея его имени?

Филипп поправил безупречно повязанный галстук, оторвал едва заметно деформированный лепесток белой камелии, красующейся в бутоньерке на лацкане, и щелчком сбросил воображаемую пылинку с темно-серой визитки. Он понимал, что все эти движения ничего не изменят в его облике, но сейчас они казались ему жизненно важными. Он чувствовал, что единственная женщина, которую он когда-либо хотел, может ускользнуть от него и в третий раз, и сознавал, что на сей раз боль от потери ее уничтожит его.

Филипп слышал, как подъехал экипаж. Он встретился взглядом с человеком, отражавшимся в зеркале, и понял, что так или иначе ему придется изменить свои понятия. Он не собирался повторять снова ту же самую ошибку.

Глава 17

Твои слова - моя пища, твое дыхание - мое вино. Ты для меня все.

Она приняла правильное решение. Стоя в кухне Эвермор-Хауса, Мария повторила себе эти слова, наверное, в сотый раз за это утро. Она добавляла последние штрихи, украшая пирожные и другие сладости, прежде чем отправить их в банкетный зал, но ее мысли были далеко, а чувства в разброде.