Долгая воскресная помолвка - Жапризо Себастьян

Телеграмма отправлена из Милли-ла-Форе в пятидесяти километрах от Парижа.

Матильда сидит в маленькой гостиной в окружении отца, матери, Сильвена и еще кого-то, кого сейчас, когда она пишет эти строки, уже не в силах вспомнить. Может быть, шофера отца Жаку, которого она упорно называет Торопыгой, как и того, что служил у них, когда она была ребенком. Может быть, ни красотки-ни сестры, может быть, какой-то черной тени из ее снов. Телеграмма падает на пол. Сильвен поднимает ее и подает ей. Глаза ее полны слез, она не видит Сильвена, никого не видит и говорит: "Вот черт, какая же я дура".

И сразу оказывается в объятиях своего отца, Матье Доннея. Потом, в своей комнате, она открывает шкатулку из красного дерева, бросает туда телеграмму и закрывает шкатулку, как ей кажется, в последний раз.

Но ошибается. Жизнь продолжается, как сказал Этот Парень, и она достаточно сильная штука, чтобы нести нас на своей спине.

В июле 1928 года, спустя четыре года, из Канады придет письмо, написанное сплавщиком леса с озера Сен-Жан и в свободные минуты поэтом, где рассказывается, как он похоронил в Угрюмом Бинго пятерых солдат.

Пройдет еще двадцать лет, минует другая война, и в сентябре 1948 года Матильда получит еще одно письмо для шкатулки из красного дерева. В нем окажется предмет, который еле-еле удастся туда затолкнуть. Это письмо от Однорукого из "Красного кабаре".

"Мадам!

Я видел пройдоху Пу, и он уговорил меня отправить вам это. Предмет достался мне от одной дамы, он пролежал у нее на чердаке много лет, вполне подходящий экспонат для моего музея. Но я вспомнил нашу первую встречу. Надеюсь, этот кусок, дерева образует вас.

Ваш Ясинт Депрез".

Внизу рукой Селестена Пу, которого она иногда встречает, женившегося, имеющего дочь по имени Матильда, разведенного, по-прежнему переезжающего с места на место, очень старательно приписано:

"Мне даже не пришлось стать сиротой".

Предмет, присланный Одноруким, представляет собой деревянную пластину с названием Бинго. Видно, что оно было много раз переписано, и все-таки еле различимо, буквы почти все стерлись, остались лишь УГ и ГО. На другой стороне потускневшими масляными красками нарисована картина, произведение неизвестного автора с той, названной Великой, войны, словно бывают Малые. Как и представляла себе Матильда, на ней изображена фигура британского офицера в профиль, в начищенных до блеска кавалерийских сапогах, в кепке и с зажатой в скрещенных за спиной руках тростью. Это вечер, ибо справа нарисовано заходящее в море солнце. Серая кобыла на первом плане что-то жует. Пальма на берегу слегка оживляет пейзаж. Виден то ли купол церкви, то ли минарет. Внизу очень тонкими, старательно выписанными буквами значится:

"Генерал-лейтенант Буинг в Угрюмый день, 1916 год".

Короче, эта написанная в желто-красных и черных тонах картина, очевидно, сделана канадским солдатом еще и потому, что надпись выведена фиолетовыми чернилами по-французски. Она пятидесяти сантиметров шириной и с трудом входит в шкатулку.

В этот сентябрьский день 1948 года Матильда берет в публичной библиотеке Оссегора словарь Ларусса.

Джулиан Хейдуорт Джордж Буинг возглавил в 1917 году победоносное наступление под Вими. Это он с колонной танков выиграл в 1918 году решающую битву при Камбре. Он же после войны был генерал-губернатором Канады. Наконец он же возглавлял Скотленд-Ярд до получения звания маршала, после чего ушел на заслуженный отдых.

Разве знал этот окаянный генерал Буинг, думает Матильда, пряча рассказ о его подвигах в шкатулку, что окажется помимо своей воли замешанным в другое странное дело. Теперь она собирает - как и тот, кого звали Язвой, марки, тщательно раскладывая их по кляссерам. У нее есть блок, выпущенный в 1936 году по случаю открытия в Вими памятника в честь канадцев, павших здесь во время войны. Одна марка красно-коричневая, другая - синяя. Глядя на них, она надеется, что человек, нарисовавший картину, не оказался среди тех, чья память увековечена двумя устремленными в небо башнями. Увы, их погибло немало.

Проходит еще несколько лет, и другой французский генерал, тоже получивший звание маршала, в свою очередь получает место в шкатулке из красного дерева. В начале января 1965 года Матильда получает письмо Элен, дочери Элоди Горд, своей подруги. Как и ее братья и сестры, так и Батистен Нотр-Дам и обе дочери Си-Су тоже стали близкими ей людьми. Элен преподает в лицее. Она пересылает Матильде ксерокс страницы 79 из книги, выпущенной прошлой осенью издательством "Плон" под названием "Секретные дневники Великой войны" маршала Файоля. Последний параграф его записей от 25 января 1915 года гласит:

"Совещание в Обиньи. Из сорока самострельщиков соседней части Петен хочет расстрелять двадцать пять. Сегодня он отступает и отдает приказ связать их и выбросить через накат перед ближайшей вражеской траншеей. Они проведут там ночь. Он ничего не сказал, дадут ли им умереть от голода. Какой характер, какая энергия! Где кончается характер и начинается жестокость и дикость?"

В оценке этого дня Матильда предпочитает трех шутников, здорово ей досаждавших в "Красном кабаре". Тем хуже, если, не испытывая симпатии к военной форме и превознося Мари-Эмиля Файоля, она противоречит сама себе. Ведь всегда существуют исключения, подтверждающие правило.

"Жермен Пир.

(остальное вычеркнуто)

Вторник, 2 сентября 1924 года. Ночь.

Моя дорогая Матти!

Это письмо я отправлю на рассвете. То, о чем я должен вам сказать, - не телефонный разговор. К тому же мне хочется, чтобы вы все обдумали. Это самая печальная история из всех, с которыми мне пришлось столкнуться за всю мою практику. А мне уже шестьдесят лет, я до сих пор ношу траур по горячо любимому младшему брату Шарлю. Его смерть в 1922 году, когда вы меня видели таким убитым, была для меня страшным ударом. Я больше не стыжусь слез и не удивляюсь тем безумствам, на которые может подвигнуть несчастная любовь.

Итак, я вернулся из Милли-ле-Форе. Я видел вашего жениха Манеша, которого теперь зовут Жан Дерошель, и женщину, живущую в постоянном страхе встретить вас, Жюльетту, называющую себя его матерью. Амнезия полностью вычеркнула у него из памяти все, что было до снежного утра, когда его товарищ, чье существование примиряет меня с мне подобными, нес его на своей спине. Ему даже пришлось учиться говорить. Психиатры, наблюдавшие его с 1917 года, не слишком обнадеживают, но кому, как не им, знать, что эта болезнь протекает очень индивидуально - сколько людей, столько и амнезий, так что можно ли вынести окончательный диагноз? Жюльетте Дерошель, владевшей в Сэнте книжным магазином, пришлось покинуть город, потому что там бы ее быстро разоблачили. В 1918 году они обосновались в Нуази-сюр-Эколь, у ворот Милли-ла-Форе. Насколько можно судить, он вполне здоров, по документам ему двадцать девять лет, но мы знаем, что на самом деле - двадцать шесть, это высокий худощавый брюнет. Как и всех, кто с ним сталкивается, меня взволновали его серо-голубые глаза. Красивые, внимательные и порой даже веселые, они поражают тем, что из глубины зрачков как бы выглядывает взывающая о помощи разбитая, обнаженная душа.