Разведотряд - Юрий Иваниченко

— Герр корветтен-капитен! — почти незамедлительно отозвался унтер — начальник того самого поста. — Думаю, что пока нет причин для беспокойства.

— А мне доложили только что с третьего поста, что паром капитана Хенка отклонился от обычного курса! — рявкнул Розенфельд.

— Я немедленно отряжаю вдогонку патрульный катер, — зачастил невидимый унтер, — чтобы исполнить ваше распоряжение. Но, думаю, лейтнант цур зее Хенк просто решил сначала разгрузиться в электродепо…

— Раньше надо было начинать! — раздраженно рыкнул Розенфельд. — Думать! В детстве ещё… — добавил он, скрипя зубами и уже бросив лягушку переговорного устройства.

— Die Infanterie… — с полным ртом ответил Фляйге на красноречивый взгляд Гельмута. — Пехота…

— Да уж, инициативы от них бояться не приходится. Не только разумной, но и самой тупой… — Розенфельд, подойдя к столу, наспех намазал и себе бутерброд местной икрой.

— Без команды не решат, и какой рукой подтереться, — запоздало и злорадно добавил Карл, утерев жирные губы салфеткой. — Извините, что к столу о заднице…

— Какой там, к столу! — отмахнулся Гельмут. — В Симферополе уже заскочу в ресторан «Daneben Zum» с этими… — он вычертил бутербродом замысловатую загогулину, прежде чем сунул его в рот, — с китайскими драконами. Готлиб рекомендовал… Ваши люди уже здесь?

Гонка на пороховой бочке

Малый бронекатер выскочил из мрака с внезапностью монстра, как из-под кладбищенской плиты, хоть и отнюдь не неожиданно. До этого он уже до краёв наполнил тоннель своим механическим рокотом с подвыванием пещерного эха.

— Спохватились… — сердито констатировал Громов. — И не вовремя-то как!

Сам он, напялив мундир рулевого, но, отворачивая на всякий случай от бетонного «берега» не слишком бритую физиономию, стоял на корме, будто бы озабоченный подъёмным механизмом трапа. Рассматривал, куда бы приложить свои недюжинные таланты согласно воинской специальности.

На пирсах громоздились ящики и ребристые бочки, проплывали, обозначенные талями, раздвижные ворота блокгаузов… склады, что ли?

От малочисленного экипажа быстроходного парома, всего два человека да капитан, они со старшим лейтенантом избавились, как только скрылись из виду часовых шлюза. Теперь же их снова провожали сумрачными взглядами из-под касок фрицы в мешковатых куртках горных стрелков, и кто сказал, что капитана парома они не знают в лицо?

Новик преследование не столько увидел, сколько услышал с акцентом мегафона: «Sofort bleiben»… — «Немедленно остановитесь!», а потом уже и рассмотрел в зеркале заднего вида рассевшийся, словно под тяжестью зелёной клёпаной брони, плоскодонный катер, гнавший перед собой пенный вал буруна.

Особого навыка вождения «моторизованных плавсредств» у Новика не было. Кое-какая практика имелась, постольку служить привелось в счастливые мирные времена в военном санатории на море. И как же не покатать заливисто хохочущих девчат на санаторной шестиместной «молнии»… Но чтобы не на лазурном морском просторе, а в тесных лабиринтах сродни канализации?

Уже через пару минут, пару мгновений преследования руки у старшего лейтенанта дрожали, сердце ухало куда-то вниз, в желудок. И вовсе не от вполне понятного страха. Напротив, с куда большим удовольствием Саша развернул бы «зибель» навстречу бронекатеру, найдись подходящий пятачок заводи, и пошло бы оно всё…

Но этого всего было слишком много.

Это всё вилось в табачном дыму штабов и кабинетов, в пороховом дыме корабельных орудий, в пенных столбах взрывов глубинных бомб и пламени торпедных разрывов, в угаре десантного огненного шквала.

«30-я флотилия кригсмарине» — это слишком много всего для одной, пусть даже героической, смерти старшего лейтенанта Новика A. B.

Задание, взятое на себя, в общем-то, добровольно, надо было выполнить, а времени не хватало. Оно растягивалось до расстояния в полсотни шагов, когда удавалось чуть оторваться. Но вот с рёвом втискивался в резкий поворот угловатый «зибель», куда как более громоздкий, чем бронекатер, который вписывался в него с гораздо большей лёгкостью, — и тогда расстояние сжималось, как гармонь. А вместе с ним и таяло время, за которое они с Громовым могли успеть сделать самое главное в своей солдатской, да и во всей прочей жизни, дело.

Нервничал командир катера Гюнтер Штанге, одёргивая всякий раз за рукав пулеметчика:

— Denken Sie nicht… И не думайте, Фриц! Там почти три тонны солярки! Такое и Данте не бредилось…

Фриц скрипел зубами, видя в прорези прицела наглую ухмылку русского на корме, охамевшего до такой степени, что даже не прячется особенно за железной аппарелью, хватается за её зубцы, словно за зубцы крепостной стены, и выбрасывает поверх неё дырчатый ствол автомата с рожковым магазином…

Громов, в отличие от немца, разнести тут всё и вся к чёртовой матери не только не боялся, но и почитал за честь. И Гюнтер с Фрицем время от времени приседали за бронещитком, об который звенели его пули.

Но Громова швыряло от одного борта парома к другому.

— Вот, тать! Хрен прицелишься…

И тогда он полез в свой непромокаемый «сидор», катавшийся под ногами.

Гранату он уже пробовал кидать, да отскочила РГД от бронированного капота, булькнула и рванула уже далеко за кормой без толку…

«А вот этой пиротехники попробуйте-ка», — прошептал про себя Громов, вытаскивая толовую шашку.

Выдернув из картонного хвостика бикфордову бечёвку, Иван звякнул бензиновой немецкой зажигалкой…

Хватайся, за что можешь…

— У вас есть, чем перегородить канал?!.. — не добежав ещё до инженера, заорал солдат-эсэсовец, посланный с «берегового» поста секции «3-А».

— Загородить?! — округлил поверх очков белёсые глаза рыхловатый унтер-инженер. — Вы там что, с ума все посходили? У меня тут сто тонн топлива, а на складе одних только торпед с полсотни!

Он растерянно обернулся.

На дебаркадере перед разъехавшимися воротами секции аккуратными штабелями громоздились двухсотлитровые бочки с топливом. Возле рельсов подъемника, уходящих от дверей блокгаузов в воду, выстроились деревянные поддоны с ящиками «Achtung! Взрывоопасно!» Одна сплошная крюйт-камера…

— А вы хотите, чтобы мне в склад паром с соляркой влепился? Как вы допустили?

О захваченном «зибеле» уже знали на всех подземных берегах «Берлоги».

— Вот что… — вскочил на ноги унтер-инженер. — У меня там, метрах в двухстах от входа, гибкий трубопровод опускается, на случай ремонта…

Инженер зарысил к застеклённому бюро в бетонной стене секции, к общему пульту и щитовой докерских механизмов.

О том, что трубопровод — не более чем жестянка, вентиляционный короб большого диаметра, и влепись в него мятежный «зибель», сомнёт короб как бумажку — уточнять эсэсовцу он не стал. Бросил только через плечо:

— Как хотите, так и запрыгивайте на него! Сейчас остановлю…

На это и была его надежда, вспыхнувшая архимедовым озарением: что русские испугаются и сбросят скорость. И даже если с обычной для них жертвенностью взорвут у преграды чёртов «зибель», может, и обойдётся. Пламенная струя если и докатится до дебаркадера, будет уже на издыхании.

Всё произошло с точностью до наоборот ожиданий унтер-инженера.

Всё произошло в считанные секунды, но в памяти Новика отпечаталось с неспешностью замедленной съёмки…

В очередной раз трахнула за спиной короткая очередь из «судаева».

Саша обернулся — опять бесполезно растратил сапёр патроны. Немцам за бронещитком катера струя пуль, что жменя гороху.

Старший лейтенант обернулся к штурвалу, вскинул глаза — и увидел трубу, словно свалившуюся из темноты арочного потолка. Серебристая, проклёпанная секциями, охватом с хороший дуб, она на глазах опускалась, провисала, грозя перегородить тоннель на манер византийской «Золотой цепи». Никакого особого глазомера не надо было, чтобы понять: ещё несколько секунд — и канал будет наглухо перегорожен. И взорвутся они здесь без особого пафоса и эффекта, в лучшем случае утянут за собой, на близкое дно канала, преследователей.

Саша почти рефлекторно вытянул на себя рычаг дросселя, слава богу, было чего вытягивать — только что прошли поворот, сбрасывая обороты — и, ухватившись за маленький, половинчатый, как на гоночном катере, штурвал, заорал через плечо:

— Гром! Пригнись!

«Зибель» рванул, тяжело вздыбившись, как битюг, которого ошпарили кнутом, вдруг решив сделать из него ипподромного скакуна.

Громов обернулся раньше, чем успел переспросить, и палуба, вдруг ушедшая из-под ног, тут же швырнула его назад, на самый край трапа-аппарели. Он словно прилип к сведённым в прорези-мушке глазам пулемётчика и тот, не выдержав — наконец-то в стороне от бочек «этот чертов русский!» — без команды потянул спусковой крючок. Взмахнув руками, в одной из которых была шашка с зажженным шнуром, Иван Громов запрокинулся на спину.