Том 2. Пролог. Мастерица варить кашу - Николай Чернышевский

Где я был, когда Черкасов пришел ко мне? Наша служанка сказала ему, что я у молодой соседки, которая расходится с мужем. Что, я уже влюбился? – Выслушав мой план, он сказал, что, разумеется, со стороны Анюты не будет затруднений; но, по обыкновению, стал рассуждать о моей влюбчивости, о моих сильных чувствах, о том, что мой спокойный разговор и вид могут обманывать других, но не его. – и все тому подобное. Относительно влюбчивости не спорю: вспыхиваю легко; но силою моих чувств он всегда смешит. – «Даю тебе честное слово, Ликаонский, что пока ты не стал спрашивать об Анюте, я во весь день ни разу не подумал о ней пяти минут сряду».

Действительно, весь день почти вовсе не думал о ней, потому что хандрил.

2. Пошел к ней поутру. – «Я вчера, от генерал-губернатора, приходила к вам, вы еще спали». – «Хозяйка говорила мне, что ваша просьба принята хорошо; я очень рад, что вы теперь можете располагать собою свободно. Что вы думаете делать? Как думаете жить?» – «Буду жить как-нибудь». – И стал говорить ей о своем чувстве. Она, милая, даже заплакала: «Господи, как вы говорите обо мне, Владимир Ллексеич! Я ни от кого не слышала таких слов!» – Мы поцеловались, и я поехал искать дачу.

Домик в Екатерингофе понравился ей по моему описанию. Понравится ли, когда увидит сама? – «Успею ли переехать завтра поутру? Много хлопот с мебелью». – «Я сказал ей, что мебель надобно бросить здесь, пусть возьмет ее муж. Она согласилась: „Но о кровати и постели он уже не может сказать, что это не мое. Мне подарено“». – Я сказал, что кровать и постель также надобно бросить. Она поняла, что это ревность: – «Ну, хорошо, не возьму с собою. Значит, надобно продать». – «И не продавай, брось». – «Почему же, Володя?» – Но и это поняла. – Поцеловал ее и ушел. Не мог оставаться, потому что недостало бы характера держать себя как надобно. Она слишком очаровательна, тем очаровательнее, что застенчива. Предложить хорошенькой женщине, не согласится ли она жить со мною. – это показывает, что я молодой человек. В этом нет ничего нового для моей хозяйки и ее служанки: они видели, что у меня растет борода. Но знать, что я страстно люблю женщину, с которой хочу жить, знать и толковать об этом совершенно лишнее для них.

Милая Анюта! Я сужу о ней беспристрастно. Я вижу в ней недостатки. Но должно быть справедливым: не она виновата в них. Они скоро исчезнут. Она умна, и сердце у нее доброе. Деликатность чувства разовьется.

Одиннадцать часов вечера. Тянет к ней. Чтобы не поддаться влечению, буду писать. Пусть мои мысли будут заняты ее грустным прошедшим. Фантазия успокоится.

Мать Анюты была мещанка. Отец – человек не бедный; служил; наживался. Матери она не помнит. Отец поступил лучше многих: не прогнал побочную дочь. Хотел дать ей порядочное воспитание, поместил в пансион. Она еще помнит несколько французских фраз. Когда ей было лет двенадцать, отец умер. Наследницею была сестра его, жена довольно важного чиновника. Дурная женщина. Конечно, не захотела платить в пансион. – «По крайней мере возьмите ее к себе. – сказала содержательница пансиона. – Как бы то ни было, она отчасти родня вам. Нельзя же выгнать ребенка на улицу». – Тетушка перевезла девочку к себе, отдала на попечение своей горничной: пусть горничная учит ее прислуживать. Горничная учила, Анюта росла. Года через два сама стала годиться в самые прекрасные горничные. Барыня отпустила старую горничную. – действительно старую девушку и рябую. Анюта была прекрасною горничною. Верю этому: она кроткая и терпеливая. – Тетушка – барыня вообще была злая, но редко оставалась недовольна горничною. – Анюте пошел шестнадцатый год. Муж тетушки – безответнейшее существо перед женою, стал заигрывать с Анютою. Она не знала, что ей делать. Сказать барыне? – Барыня ревнива. Прогонит ее. Куда она пойдет? – Пока Анюта думала, барин подкрался к ней ночью. Анюта проснулась. – не разобравши в темноте, кто хватает ее, вообразила спросонков, что вор, хочет удушить. – вскрикнула. Барин стал успокаивать. Она упрашивала его отстать. Барин отстал, убрался назад в спальную, к жене. – Анюта поняла, что невозможно молчать, надобно сказать барыне. – Но барыня поутру была очень злая. Сказать ей в злую минуту, вспылит, изобьет не дослушав. Анюта стала ждать, пока барыня будет помягче. Да и то мешало, что беспрестанно вертелся тут барин. Пусть он уедет в должность, не при нем же. Но барыня уехала куда-то раньше мужа. Он стал просить Анюту молчать, обещался не приставать к ней. Она не могла поверить ему и не сказала, что будет молчать. Он уехал в ужаснейшем страхе. Через несколько времени возвратилась барыня. С нею вошли полицейские. Старший из полицейских сказал Анюте: «Иди с нами». Барыня повела их к сундучку Анюты. Старший полицейский сказал Анюте: «Отопри». Анюта отперла. Полицейский стал перебирать вещи в сундучке и вынул оттуда брильянтовую брошку барыни: – «Это что такое, милая?» – Анюта окаменела. – «Берите ее». - сказал полицейский своим помощникам. Анюту взяли, повезли; привезли. – За столом сидел пожилой человек с лицом зверя: – «Признаешься, что украла брошку?» – «Нет; или сама барыня подкинула ее. – да барыня не могла, сундучок мой был заперт. – или вот он вынул брошку из рукава. Он вынул из рукава, иначе быть не могло». – «Ах ты, мерзавка, позволю я тебе говорить, что твоя барыня дала ему брошку всунуть в твои вещи! – Что он сделал такой подлог! Признаешься ли, мерзавка, что украла?» – «Нет». – «Не признаешься? – Сечь ее!» – Анюту высекли. – «Признаешься?» – «Нет». – «Мало секли тебя. – Берите ее, дайте ей еще». – «Слаба, ваше высокоблагородие». - заметил один из тех, которым он приказывал: – «А, когда слаба, то пусть отдохнет. До завтра подумай, милая; лучше признайся; отпираться не будет пользы». – Ее увели и заперли. На другой день пришли, взяли, повели, привели; – высекли; тоже без пользы. Увели, заперли. После того прошел день без сечения, – и другой, – и третий. – На четвертый опять пришли, взяли, привели. – «Надумалась ли, милая? Сознаешься?» – «Нет, не крала»; – «Берите ее, – да хорошенько сечь!» – Положили на скамью, стали сечь. Вдруг перестали, без приказания. Анюта встала. В комнату входил новый полицейский, – должно быть, старше всех: тот, прежний, самый старший, со зверским лицом, вытянулся в струнку перед новым. – «Делаете допрос ей?» – «Точно так, ваше высокородие». – «Какое дело?» – «Горничная украла брошку у барыни, – при обыске нашли в ее сундуке». – «Что ж, неужели отпирается?» – «Отпирается, ваше высокородие». – «Э, да какая еще молоденькая, а такая мошенница! – Послушай, милая». – Новый полицейский подошел к Анюте: «Советую тебе, милая, признайся: ничего не выиграешь, отпираясь, улика ясная». – Он говорил суровым тоном, но лицо у него было человеческое, а не звериное: – «Собственное признание, милая, облегчит, твою вину, а если будешь запираться, только будут тебя сечь и потом накажут строже. Советую тебе, милая». Анюта упала на колени и обняла его ноги: «Пожалейте меня! Я вам все скажу!» «Говори, милая, это хорошо». – «Позвольте мне сказать вам одному, потому что мне стыдно!» – «Изволь, милая. Пойдем». – Он пошел! с нею через несколько комнат – сначала грязных, потом чистых, потом и хорошо меблированных, – пришел с нею в кабинет, большой, прекрасный; сел: – «Говори, слушаю».

«Знаешь ли, моя милая, как зовут-то тебя? Анна, что ли? – Знаешь ли, моя милая, очень может быть, – очень и очень может быть, что ты не крала. Но не знаю я, как мне с тобою быть. Дело твое плохое. А главное, твоя барыня – не кто-нибудь, и повернуть твое дело против нее – трудно. Даже невозможно. Понимаешь ли ты, Анюта, что если она не отстанет говорить свое, то нельзя оправдать тебя иначе, как обвинив ее. А этого никак не сделаешь. – Не могу и не берусь. Право, не знаю, что мне с тобою делать». – Он стал думать. – «Право, не знаю». – «Будьте моим ангелом-спасителем!» – Анюта целовала его ноги. – «Встань, милая. – он поднял ее. – Право, мне жаль тебя, милая, только не знаю, что тут можно сделать… Разве вот что: поеду к твоей барыне, не согласится ли она бросить это дело. Тогда бумаги изорвем, и кончено». – Анюта опять бросилась к его ногам, уже со слезами радости, бедная. – «Погоди быть уверена, милая: кто ж ее знает, согласится ли? – Сама ты говоришь, баба злая; да и я так слышал. Но может быть, и очень может быть. Скажу, что ты остаешься у меня. – натурально, тогда ей не будет опасенья, что ее муж останется в связи с тобою. Молись только богу, чтобы согласилась».

Он позвонил. – «Скажи там, что эта подсудимая, Анна, – по краже у барыни, – остается пока у меня. – Да ты что умеешь делать? Голландское белье хорошо моешь?» – «И блонду и кружева мою хорошо, не только полотно». – «И блонду моешь? Но в этом-то нет надобности. А хорошая прачка – не лишнее. – Так оставайся покуда, милая. – Эй, отведите эту девушку к Степаниде». – Слуга повел Анюту к Степаниде. Старуха Степанида тоже выслушала ее историю с участием; другая служанка, молодая и красивая, прислушивалась тоже не без участия и потом заметила: «Ну, что же, если бы ты и надолго осталась, то бог с тобою: девка ты, кажется, смирная, авось не будем грызться. – Прибыль-то мне не велика, слишком-то любить его не за что, Ивана-то Ильича».