Книга отзывов и предисловий - Лев Владимирович Оборин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пастор Маккензи, персонаж «Eleanor Rigby», продолжает ряд: возникает известное сопоставление битломании и религиозного культа (см., например, роман Юлия Буркина и Константина Фадеева «Осколки неба, или подлинная история „Битлз“»). Музыка «Битлз» – как и Джона Колтрейна, и Булата Окуджавы – для Круглова, конечно, связана с божественным началом. Возьмем стихотворение о смерти Люси О’Доннелл – подруги маленького Джулиана Леннона, вдохновившей его отца на создание «Lucy in the Sky with Diamonds»:
на розовом и голубом вокзаленас встретят пластилиновые носильщикив зеркальных галстуках,и в такси из газетной бумаги мы поедем туда, гдезакон Христов в нашем сердцеи Люси в небе в алмазах навсегда.Цитата из психоделической песни монтируется – или, скорее, смешивается – с кантовским императивом и с христианским катехизисом. И мы получаем фильтр, через который можно воспринимать и «Люси», – почему бы и нет? А еще тут, конечно, есть чеховское «небо в алмазах», и эта русская аллюзия в книге не единственная. Микс английского рока с русской поэзией предполагает цитаты из обоих ресурсов – так что не удивляешься, прочитав, например, «Теперь так мало греков в Пепперлэнде, / что мы сломали Греческую церковь» (кстати, Бродский в интервью Соломону Волкову отзывался о текстах Леннона и Маккартни с большим одобрением).
В ассоциативном ключе решены и другие тексты книги. Последняя ее часть – стихи-отзывы на тексты The Doors, Gogol Bordello и Blackmore’s Night: даже не вольные переводы, а вариации. Вторая часть, «Песок и солнце», – про джаз; она посвящена Андрею Сен-Сенькову, написавшему о джазе очень много, и мы сразу распознаем здесь оммаж сен-сеньковской поэтике:
верблюдузловатый коленчатыймедленныйсаксофон Бога нашегоЗдесь воспевается синестезия. Звуковые ощущения перетекают в зрительные и тактильные. «осторожно! не наступи: / саксофон / пьян в слизь»; «шурша мокрым асфальтом / проплывают рояли». Дальней, но, может быть, верной параллелью к этим стихам кажется цикл Юрия Левитанского «Кинематограф». Советский поэт делал – также с привлечением музыкального контекста – раскадровку времен года. Круглов работает иначе, почти вся книга написана свободным стихом, грамматические связи легче, пунктирнее – но и эти стихи напоминают синопсисы для синестетического кинематографа. Вот «John Coltrane» – последовательное описание ощущений от музыки: «первые полчаса / музыке отдаешься мнишь: / чистая радость // облака радости облака / ангельские золоторозовые хоралы // но свет незаметно прибывает / перестраивая на ходу свою структуру…»
Примечательно, что музыка прорывается через письмо – как бы вопреки воле автора. Так, стихотворение «Свинг» поневоле читаешь в раскачивающемся ритме. Давнее стихотворение «Яна Дягилева» начинается фольклорными распевами, а затем вдруг прерывается:
Нет, стоп, не на тот мотив повело.Ни плачи, ни пляски – не звучат, дают петухов.Ее не стилизовать.Никакому умнику не понять тайныПесни Песней – какЭто цыплячье тощее лоноМожет благоухать ворохами пшеницы?Что в ней, засранке, сернино?Кто там у нее пасет между лилиями?У кого не поднимется гранитный ноготьРаздавить копошащееся крапивное семя?Кто прекраснее тебя, возлюбленная Моя,Ты, что виноградника своего не уберегла?Один ритм, «мотив», просто сменяется другим: игла перескакивает через трещину в пластинке и попадает на музыку совсем другого жанра. Так и у Псоя Короленко о. Сергей Круглов слышит «шестопсалмие», из песни Blackmore’s Night о возвращении домой делает хипповый текст о Втором пришествии, а в гитаре Gibson видит «деревянную девочку», призревающую на «всех бродяг мира сего»: «Они все – / под моим омофором».
Анатолий Гаврилов. Таким, значит, образом. Berlin: Propeller, 2019
ГорькийСовсем небольшая книга известного прозаика, одинокого конкретиста. Стихи и микропроза Гаврилова – это звено в цепи между бараками Холина и спальными районами Данилова, и звено это не столь известно, потому что у него нет «своего» локуса. Эти тексты прячутся между очерченными пространствами, коротают время в электричках, ожидают обнаружения ментами в лесополосе:
Я всегда одевался стильно.Мать нарколог, отец – прокурор.А вчера я устроил дебош.И сейчас я в оврагеГде поют соловьи.«Переходность» поэзии Гаврилова еще и в том, что между полной отстраненностью Холина и полной эмоциональной, даже сентиментальной вовлеченностью Данилова (говорю сейчас не о «Горизонтальном положении», а именно о поэтических сборниках) гавриловские стихи как раз соблюдают некую дозировку «я». Это «я» теневое, «я» в ряду вещей и явлений; тут уместнее вспомнить уже не Холина, а Сатуновского. Говорящий в текстах Гаврилова относится к себе так же, как ко всему остальному:
И только подумал, что сейчас могу зацепить, и зацепил вилкой, и опрокинул бокал с вином, и официант молча заменил и бокал, и скатерть, и я подумал, что было бы хорошо, если бы он заменил и меня.
Налицо усталая ирония – часто, впрочем, у Гаврилова мы видим усталость без иронии: он пишет о монотонности жизни, и название «Таким, значит, образом» конгениально содержанию текстов. Остается только констатация, то ли стоическая, то ли депрессивная: «Ничего особенного, ты сам выбрал это». Движение коротких стихотворений и прозаических фрагментов в книге создает ритм – его убедительность дает о себе знать, когда один небольшой текст попадается в книге вторично. Нарочно ли Гаврилов его повторяет – или сказывается вполне приличествующая DIY-издательству Propeller легкая безалаберность? Как бы то ни было, повтор не возмущает, а вписывается в логику гавриловского эксперимента (тем более, что дальше мы еще встретим вариации одного и того же мотива). Это логика записной книжки («„Пусто, холодно, страшно“, Чехов, пьеса „Чайка“, кто помнит, тот понимает, кто не помнит, тому еще предстоит» – обратите внимание на пунктуацию), междужанровая логика монтажа. Тексты в книге можно уподобить блокам – таким же, как и отдельные строки в стихах Гаврилова: благодаря совпадению строк и предложений стихотворение вполне можно счесть и рассказом в несколько коротких абзацев:
Жена уехала на дачу.Там ей лучше, чем дома.А мне лучше, когда ее нет.Женился на ней из‐за угроз повеситься.А также из‐за квартиры и дачи.Позвонил ей – молчит.Позвонил ей еще – молчит.Может, наконец-то повесилась?Поехал.Повесилась.Книгу завершает интервью издателя Ильи Китупа с автором, ответы здесь куда короче вопросов. И это еще одно дополнительное свидетельство о манере Гаврилова: многословие ему органически чуждо.
Аркадий Штыпель. Однотомник. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2019
ГорькийИзбранные стихи Аркадия Штыпеля вышли к его 75-летию. К сожалению, из‐за обнуления 2020 года не удалось провести презентацию сборника, и внимания ему было уделено обидно мало. Штыпеля принято воспринимать как сценического, едва ли не слэмового поэта – о чем говорит и название самого известного его сборника «Стихи для голоса». Те, кто помнит московские поэтические вечера 2000‐х, не дадут
