Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

Анна и, покинув машинку, приближается к старухе. — Ты ведь писала: «Аня! Забери меня — я здесь умру!» Писала?

— Пойду по улице, — отмахивается Софья — И буду спрашивать: «Кому в дом нужна старушка-учительница?» Кто-то да возьмет.

— Как тебе не стыдно?! Мы ведь тебя любим. Но ты же сама видишь, как всем тяжело.

— Тяжело! Тяжело! — вторят Анне сыновья и начинают корчиться.

— Прекратите! — разнимает свитые на черепе ладони Катя. — Не суйтесь в разговоры взрослых!

— У нас ведь быуо свое имение. Сад. Коровы, — разводит руки, словно для намотки шерсти, Софья.

— Так это было-то при царе горохе, — стоит рядом, склонившись, Анна. — Сюда я тебя взяла из дома для престарелых.

— Из богадельни, — произносит Сережа.

— Какие же вы злые! — начинает подыматься из-за стола Катя. — Никого вам не жалко.

— Катя, не надо, — просит Анна.

— Мамочка, ну как не надо: они ведь зверенышами растут. Откуда в детях столько жестокости?

В это время Дима, спиной ко всем, а лицом поворотясь к Софье, беззвучно, но ясно шевеля губами, обозначает: «В Воронеж!» — и манит пальцем. Старуха, пособляя руками, встает со стула.

— Куда ты, тетя Соня?

— Вернусь в Воронеж. Кто-нибудь из наших да остауся, — поджимает губы Софья.

— Если бог решит наказать, первым он отнимет разум, — берет старуху за руки Анна. — Твои же все — умерли.

— Как умерли?

— Ну, ты что, забыла? Тетя Маша умерла от рака в год твоего переезда к нам. Оля — от работ. Под немцами. Алеша — от разрыва сердца. Перед войной. Шура тоже в доме для престарелых — от воспаления легких. Володя — еще студентом. Отравился.

— Воуодя не отравиуся. Он умер от сердца, — подымает глаза Софья.

— Ну?! Вспомнила?

— А остальные? Нас же быуо десять, — тужится нащупать нить памяти старуха.

— Ваня, когда остался по вине ненавидящего его латиниста на третий год в классе, бросился под поезд. Лида умерла от рака в доме для престарелых. Нина — от тифа.

— Как от тифа? У нас никто не умерау от тифа. От воспаления легких.

— И это помнишь. А Петр — отец мой — утонул. Все.

— А мама?

— Чья мама?

— Моя.

— Ну, так она еще до войны умерла.

— Мамочка умеруа! — Софья плачет.

Софья Алексеевна учиняет побеги. Утром, захватив необходимый ей предмет — ночной горшок, старуха, крадучись, покидает квартиру. Первое бегство пресекла дворник Тоня. Узрев Осталову, осторожно ступающую на опухшие ноги, она приблизилась. Горбатая, дворник пришлась учительнице ниже локтей, и, поскольку глухая Софья не реагировала на оклики, Тоня зашла спереди.

— Вы куда в такую рань? Пять часов.

Недовольная препятствием коротышки, но верная своей любви к детям, старуха наклонилась:

— Девчоночка, ты почему не в гимназии?

— Вы куда идете? С горшком?! — только сейчас опознала предмет дворник.

— Ты, девчоночка, поди, еще неграмотная? А что у тебя в ранце? — потянулась к заплечной ноше Осталова.

— Да какая же я девчоночка?! Я — старший техник! Ишь, ухватилась! Пусти!

— Так себя вести — неприлично, — объявила Софья. — Я старый человек. Учительница. Всю жизнь учу. А ты — вырываешься. Ну, хорошо. У тебя там, наверное, одни двойки. Давай я тебе стихи почитаю.

— Да ты, голубушка, придурошная. Из третьего номера, кажись. Идем-ка, — ухватилась за рукав кофты дворник.

— Да разве можно так? Невоспитанная! — возмущенно выдернула руку Софья. — Ты скажи: «Мне надо по-мауому». Ну, скорей! — Осталова раскрыла емкость и протянула Тоне.

— Ну, что ты будешь делать?! Нет! Нет! — закричала дворник.

— Что — нет? — расслышала учительница. — Стесняешься? Вот дурочка. Ты же — маленькая. Ребенок. Ну уадно. Идем наверх, я тебя пущу в уборную.

Они вошли в парадную. По дороге Осталова объясняла, как пройти в Воронеж, — руководство, данное ей Димой.

— Вначале — по нашей улице. Потом — налево, переууком, вдоль озера и — Воронеж.

— Хорошо, хорошо! — громко соглашалась горбунья.

— Тише! Какая ты невоспитанная, — удивлялась Осталова. — Ты, наверное, из простых.

Задолго до выдачи пенсии ожидает свое пособие Софья Алексеевна. В день, когда должна явиться разносчица, старуха не может найти себе места. «Ну, что же она?! Неужели воровка?» Братья Осталовы подкрадываются к Софье и чеканят в ухо:

— Варвара — деревенщина, деньги твои сперла!

— Что же за безобразие? — подымается учительница. — Я всю жизнь работауа, учиуа, а она деньги за меня будет поуучать и конфеты себе покупать.

И, уже барабаня в дверь соседке:

— Отдай сейчас же мою пенсию!

— Заберите свою сумасшедшую! — орет, отстранив от дверей Софью, Варвара.

— Что ж ты старушку обокрала? — высовывает голову и снова скрывается в ванной Сережа.

— Ай-я-яй! Ведь зачтется! — грозит пальцем из уборной Дима, а закрывшись, завершает свои слова трубными звуками.

— Развели сумасшедших! — носится из комнаты в кухню, из кухни — на лестничную площадку и назад Варвара.

— Сонечка, пенсию еще не приносили, — выходит из комнаты Мариана Олафовна.

— Значит, она у меня за минувший месяц утянууа, — догадывается Софья. — Мне сейчас люди сказали.

— Провокаторы! — мчится на лестницу Варвара.

— Чертова кукла! — в сердцах кричит Анна. — Дашь ты нам спать сегодня? Мне — в шесть вставать. Ребятам — в восемь.

— Не кричи, Аня. Я с тобой не ругаюсь. Мне необходимо уйти. Подумай сама: у меня все брошено — и гимназия, и имение. Как без меня Шура и Лида со всем управятся?

— Ладно, иди. Бог с тобой! К Лиде, к Шуре! Иди! — распахивает дверь Анна.

— Сонечка, куда ты? Ночь, — оказывается в дверях Мариана Олафовна.

— Мама. Пятый раз. Я не в силах больше. Никто не может уснуть, — плачет Анна.

Братья тем