Сияние жизни (СИ) - Дормиенс Сергей Анатольевич

Громкое шипение и едва слышный лязг едва не заставили его спустить курок. Лица разведчиков, насколько ему было видно, выражали схожее смятение. Акаги торжествующе вскрикнула, а из-за переборки за ее спиной слышался уже непрерывный мерный рокот гремящего железа и гул запущенных электроприводов. Кагитару ринулся к двери, оттолкнув полетевшего на землю Канаме, и вцепился в ручку, но ракетный отсек был уже запечатан.

— Кто включил подъем крана? — закричал капитан, приставив ствол пистолета ко лбу доктора.

Акаги полезла в карман халата и преспокойно достала оттуда сигарету, не обращая внимания на упирающееся в ее голову оружие. Синдзи увидел, как вздрогнул капитан, встретившись взглядом со спокойными зелеными глазами.

— Отмените запуск, доктор! — заорал он, перекрывая лязг и шум, доносящийся из-за переборки. — Мне плевать, что там, но…

— Заткнитесь. Там полковник Кацураги, — раздельно сказала Акаги и выпустила струю дыма в лицо капитана. — Сто лет мечтала это сделать…

— Труп? Вы посылаете командующему труп?!

Синдзи вздрогнул, а Акаги зло прищурилась и что-то тихо сказала ему, слишком тихо, чтобы услышать это с другого конца блока. Кагитару замахнулся и наотмашь ударил ее пистолетом по лицу. Брызнуло стекло разбитых очков, и Акаги отшвырнуло к стенке, по которой она осела на пол рядом с Канаме. Кагитару развернулся к разведчикам и крикнул:

— В рубку! Отключить питание блока!

Он стоял на пути взявших разбег солдат и не знал, что делать. Сзади — две девушки, впереди разворачивалось неимоверное безумие, а Синдзи стоял с пистолетом в руке и не мог понять, как здесь очутился — на этом странном раздорожье людского сумасшествия. «Труп… Кацураги же не умерла? Или умерла, но это скрыли?» Синдзи вдруг вспомнил кислородный баллон у люка ракеты, нервные взгляды Акаги и все понял за секунду до того, как доктор, держась рукой за разбитое лицо, подняла голову и крикнула ему:

— Икари, она операбельна! Ее спасут!

Кагитару досадливо скривил лицо и, не глядя, выстрелил.

Время остановилось, и голоса в голове стали разборчивы.

«Весы. Два голоса и мое решение. Полковник Кацураги, человек, желающий победить судьбу. Она не умеет не воевать, но она добра ко мне…

— Она хотела тебя изучить.

— Она хотела меня понять.

— Она убила Аянами.

— Она не смогла оставить ее в живых.

— Должен ли ты дать ей этот призрачный шанс?

— Да.

— Хочешь ли ты этого?

— …Да».

Акаги уже умерла — зачем — еще предстоит понять. Остальные хотят помешать тому, что он решил. Повисшие в полушаге разведчики замерли, окаменевший Кагитару так и не поднял пистолет, остановился вполоборота. Поле зрения взорвалось кроваво-красными точками.

— Умереть.

Облако разлетелось на четыре копья, и каждое уверенно взяло свой курс.

Синдзи почувствовал, как в него входят невидимые иглы, как ослепительная боль почти ломает его хребет, и отключился.

* * *

Мир возвращался короткими толчками, словно начало биться больное сердце. Он открыл глаза и почувствовал тошноту: обезумевшие глаза то приближали серый потолок, то отбрасывали его ввысь. В углах комнаты клубился дымный мрак, всасывая свет единственной лампы.

— Ты уже понял, что такое «А-10», Синдзи-кун?

«Голос. Знакомый голос».

Он пошарил ватными руками по одеялу, едва чувствуя грубую ворсистую ткань. Тело едва прощупывалось, живот и грудь почти не ощущали поглаживаний, и вдобавок снова накатила тошнота.

— Синдзи-кун…

— На… Нагиса?

— Наконец-то.

Синдзи скосил глаза, с трудом проглотив комок подкатившей к горлу желчи. Комната была пуста — не похожа на больничную палату, и на привинченном к полу стуле сидел беловолосый парень, сверкая в полумраке красными глазами.

— Что… Что ты тут делаешь?

— Глупости. Правильный вопрос — где ты и что ты тут делаешь.

Икари закрыл глаза. Мир давил его даже убогим крохотным объемом комнаты, комкал сознание, уминая поглубже в гудящую черепную коробку.

— И… Где я?

— Ты в карцере.

«Карцер. Почему?» Вслух говорить не хотелось: еле слушался опухший язык, больно царапаясь во рту, нестерпимо зудели зубы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Хорошо, говорить ты не расположен. Слушай тогда. Ты применил свою сущность не по назначению. Почти надорвался, отправляя к праотцам сразу четверых. Это… Впечатляет, даже меня. Ха-ха…

Голова отозвалась немелодичным звоном на резкий смешок Нагисы, но разум начал собираться, подстегивая память. Глубоко-глубоко заворочался словно бы контуженный второй голос, послышался стон. «Я… Я их убил. Всех».

— «А-10», твое проклятие, — это возможность воздействовать на мир руками ангела — свободной волей, — сказал Нагиса. — Ты шустро освоил команду «подохнуть», самую простую… Хотя больше тебе и не надо пока. Загвоздка вот в чем, Синдзи-кун…

Каору встал и прошелся по комнате.

— Ты получил зародыш всемогущества будущего бога. Но задействовать твой нечаянный дар стоит только в единстве с «Типом», который работает как рупор для твоего голоса. А ты разорался и едва не порвал связки…

— Погоди… Ты сказал «руки Ангела»?

Красные глаза вплотную приблизились к его лицу. Картинка еще подплывала, но уже было не так тошно.

— Да. Только не того, которого ты имеешь ввиду. У большинства тех, о ком ты подумал, свои виды на такую свободную волю. Прямо скажем, убийственные. Ангел и ангел… Хе-хе, парадокс намечается…

Синдзи вновь закрыл глаза. Контуженное состояние бередило разум, не давая сосредоточиться, он воспринимал слова Каору и отправлял их в память, даже не пробуя анализировать, только отдельные моменты привлекали его больное расстроенное внимание.

— Ладно, это все сложно… Не напрягайся, отдыхай, но помни, что тебя и твои протезы будут судить. Выяснять, насколько вы безумны. Убили временного командира, доктора Акаги, троих солдат, главврач из-за вас с ума сошел… Да… разорался ты некстати, Синдзи-кун.

Сознание медленно переваривало услышанное и затошнило уже не тело — разум. «Суд… Безумие…»

— Ты в беде Синдзи-кун, но это может принести неожиданное преимущество…

Он невидяще уставился на почти скрытого тенью Нагису. Каору растворялся, рассыпаясь нитями мрака в углу, а в дверях грохотал ключ, едва не глуша угасающий голос:

— Я уведу тебя по первому твоему слову, а твои протезы останутся здесь, чтобы разделить судьбу всех ненужных вещей.

20,5: Межглавье

Коридор штаба базы «Токио-3» был пуст. Толстые иллюминаторы пропускали тусклый свет с улицы, недостаточный, чтобы разогнать густые тени у пола и под потолком, но единственная на весь коридор включенная лампа едва ли давала больше света. Истоптанное железо было усеяно листами бумаги, большинство из которых еще накануне полагалось хранить в сейфе как особо секретные распоряжения, отчеты и приказы по Тихоокеанскому фронту. Стены помещения дрожали на низкой ноте, пропуская внутрь еле слышный рев сирены общей тревоги.

Прямо под единственной лампой распахнулась дверь, и в коридор полилась мягкая грустная музыка. Стоящий в дверном проеме командующий Икари остановился, бросил взгляд в покидаемое помещение — свою приемную — и аккуратно поставил у стены лезвием вниз окровавленный тати, после чего вышел в коридор и закрыл дверь. Листы на полу слабо двинулись от неуловимого движения воздуха, затихла музыка, а командующий пошел по коридору в полумрак, сопровождаемый шуршанием бумаги и гулким звуком шагов.

Лестница привела его на цокольный этаж штаба, потом — в подвал, и везде царило одно лишь запустение поспешной эвакуации, ни один служащий не встретился ему на пути. Найдя в темноте ручку, он открыл дверь и оказался в куда ярче освещенном помещении — боевом командном центре базы. Мертвенное сине-зеленое сияние кинескопов, гудение ламп, треск, болтовня и шипение из многочисленных телефонов, в беспорядке валяющихся на столах, неизменные листы бумаги повсюду.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})