Категории
Самые читаемые
ChitatKnigi.com » 🟠Проза » Классическая проза » Время жить и время умирать - Эрих Ремарк

Время жить и время умирать - Эрих Ремарк

Читать онлайн Время жить и время умирать - Эрих Ремарк
1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 70
Перейти на страницу:

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать

Элизабет открыла глаза.

— А куда же делись самолеты?

— Не знаю.

Она откинула волосы.

— Я хочу есть.

— Я тоже. У нас много всякой снеди.

Гребер встал и вынул консервы, которые прихватил в погребе Биндинга.

— Вот курица, телятина и даже заяц, а на сладкое компот.

— Давай попробуем зайца и компот.

Гребер открыл банки. Ему нравилось, что Элизабет не помогает ему, а лежит и ждет. Он терпеть не мог женщин, которые, еще овеянные тайной и темнотой, тут же преображаются в хлопотливых домашних хозяек.

— Мне каждый раз стыдно, когда я вижу, сколько я нахватал у Альфонса, — заметил он. — Ведь я вел себя по отношению к нему по-свински.

— Зато он наверняка по-свински вел себя по отношению еще к кому-то. Вы квиты. Ты был на его похоронах?

— Нет. Там было слишком много нацистов в парадной форме. Я не пошел. Слышал только речь обер-штурмбаннфюрера Гильдебрандта. Он говорил, что все мы должны брать пример с Альфонса и выполнить его последнюю волю. Он подразумевал под этим беспощадную борьбу с врагом. Но последнее желание Биндинга было совсем иное. Ведь Альфонса нашли в подвале с блондинкой. Он был в одной пижаме, а блондинка — в ночной сорочке.

Гребер выложил мясо и компот в миски, которые им дала фрау Витте. Потом нарезал хлеб и откупорил бутылку вина. Элизабет встала. Она стояла обнаженная перед ореховой кроватью.

— А ведь не похоже, что ты месяцами, скрючившись, шила шинели. У тебя такой вид, будто ты ежедневно делаешь гимнастику.

— Гимнастику? Гимнастику человек делает, только когда он в отчаянии.

— Правда? Мне это никогда не пришло бы в голову.

— Вот именно, — ответила Элизабет. — Гнуться, пока не разломит спину; бегать, пока не устанешь до смерти, десять раз на дню убирать комнату, расчесывать щеткой волосы, пока голова не разболится, и еще многое другое.

— И это помогает?

— Только при предпоследнем отчаянии, когда уже ни о чем не хочется думать. Но если предел достигнут — ничто не помогает, остается только свалиться.

— А потом?

— Ждать, пока в тебе где-то снова забьется жизнь. Я говорю о той жизни, когда человек просто дышит, а не в той, когда он по-настоящему живет.

Гребер поднял свой стакан.

— Мне кажется, для нашего возраста у нас слишком большой опыт отчаяния. Давай забудем о нем.

— И слишком большой опыт забвения, — сказала Элизабет. — Давай забудем и о нем.

— Идет! Да здравствует фрау Клейнерт, замариновавшая этого зайца.

— И да здравствует фрау Витте, даровавшая нам этот сад и эту комнату.

Они осушили стаканы до дна. Вино было холодное, ароматное и молодое. Гребер снова наполнил стаканы. Золотом отражался в них лунный свет.

— Любимый мой, — сказала Элизабет. — Как хорошо бодрствовать ночью. Тогда и разговаривать легче.

— Верно. Ночью ты сильное и юное создание божье, а не швея с фабрики шинелей. А я не солдат.

— Ночью каждый таков, каким ему бы следовало быть, а не такой, каким он стал.

— Возможно… — Гребер посмотрел на зайчатину, компот и хлеб. — Судя по всему этому, люди — довольно поверхностные существа. Ночью мы занимаемся только тем, что спим да едим.

— И любим друг друга. А это не значит быть поверхностными.

— И пьем.

— И пьем, — подтвердила Элизабет, протягивая ему стакан.

Гребер засмеялся:

— Нам бы полагалось быть сентиментальными и грустными и вести глубокомысленные беседы. А вместо этого мы слопали ползайца, жизнь кажется нам прекрасной, и мы благодарны за нее господу богу.

— Так лучше. Разве нет?

— Только так и правильно. Если не предъявлять к жизни особых претензий, то все, что ни получаешь, будет прекрасным даром.

— Ты этому на фронте научился?

— Нет, здесь.

— Вот и отлично. И это, собственно, все, чему нужно научиться. Верно?

— Верно. А к этому еще нужно совсем немножко счастья.

— А у нас оно было?

— У нас было все, что только может быть.

— И тебе не грустно, что все уже кончилось?

— Нет, не кончилось. Оно только изменилось.

Элизабет взглянула на него.

— И все-таки мне грустно, — сказал он. — До того грустно, что, кажется, как покину тебя завтра, так и умру. Но когда я думаю, что же нужно было бы, чтобы я не грустил, то нахожу один ответ — никогда не знать тебя. Тогда бы я не грустил, а уехал опустошенный и равнодушный, каким был до того. И когда я об этом думаю, печаль моя — уже не печаль. Она — омраченное счастье. Оборотная сторона счастья.

Элизабет встала.

— Я, может быть, неправильно выразился, — сказал Гребер. — Но ты понимаешь, что я хотел сказать?

— Понимаю. Ты правильно выразился. Лучше сказать нельзя. Я знала, что ты это скажешь.

Она подошла к нему. И он почувствовал ее всю. Она вдруг лишилась своего имени и приобрела все имена на свете. На миг в нем вспыхнул и прожег его какой-то невыносимо яркий свет, и он понял, что разлука и возвращение, обладание и потеря, жизнь и смерть, прошлое и будущее — едины и что всегда и во всем присутствует каменный и неистребимый лик вечности. И тогда ему показалось, что земля под ним выгибается, он ясно ощутил под ногами ее округлость, с которой должен прыгнуть, ринуться вперед, и, сжав Элизабет в своих объятиях, он ринулся с нею и в нее…

Это был последний вечер. Они сидели в саду. Мимо проскользнула кошка. Она была сукотная и потому занята только собою и ни на кого не обращала внимания.

— Я надеюсь, что у меня будет ребенок, — сказала Элизабет.

Гребер, пораженный, взглянул на нее.

— Ребенок? Зачем?

— А почему бы и нет?

— Ребенок? В такое время? А ты уверена, что у тебя будет ребенок?

— Я надеюсь.

Он снова посмотрел на нее.

— Я, вероятно, должен что-то сказать или что-то сделать. Поцеловать тебя, Элизабет. Изумиться, быть нежным. Но я не могу. Мне еще надо освоиться с этим. О ребенке я до сих пор не думал.

— Тебе и не нужно думать. Это тебя не касается. Да я еще и сама не знаю.

— Ребенок. Он бы как раз подрос к новой войне, как мы — к этой. Подумай, сколько страданий ему придется перенести.

Опять появилась кошка. Она пробиралась по дорожке к кухне.

— Каждый день рождаются дети, — сказала Элизабет.

Гребер подумал о «гитлеровской молодежи», о детях, которые доносят на своих родителей.

— Зачем говорить об этом? Ведь пока это только твое желание? Или нет?

— А ты разве не хотел бы иметь ребенка?

— Не знаю. В мирное время, пожалуй; я не думал об этом. Вокруг нас все до того отравлено, что земля еще долгие годы будет заражена этим ядом. Как можно, зная это, хотеть ребенка?

— Именно потому, — сказала Элизабет.

— Почему?

— Чтобы воспитать его противником всех этих ужасов. Что же будет, если противники того, что сейчас происходит, не захотят иметь детей? Разве только варвары должны иметь детей? А кто же тогда приведет мир в порядок?

— И потому ты хочешь ребенка?

— Нет. Это мне только сейчас пришло в голову.

Гребер молчал. Ему было нечего возразить. Она права.

— Ты слишком проворна для меня, — сказал он. — Я еще привыкнуть не успел к тому, что женат, а тут нужно уже решать, хочу я ребенка или нет.

Элизабет рассмеялась и поднялась.

— Самого простого ты не заметил: я не вообще хочу ребенка, а хочу его от тебя. Ну, а теперь я пойду обсуждать с фрау Витте ужин. Пусть он будет произведением искусства из консервов.

Гребер сидел один на стуле в саду. В небе толпились облака, озаренные алыми лучами. День угасал. Это был украденный день. Гребер просрочил свой отпуск на двадцать четыре часа. Он снялся с учета, но не уехал. Все же вечер настал и через час ему пора отправляться.

Он еще раз побывал в справочном бюро, однако никаких вестей от родителей больше не было. Гребер уладил все, что можно было уладить. Фрау Витте согласилась оставить Элизабет у себя. Он осмотрел подвал — не очень глубокий, чтобы быть надежным, но достаточно крепкий. Побывал в общественном бомбоубежище на Лейбницштрассе — оно было таким же, как большинство убежищ в городе.

Гребер спокойно откинулся на спинку стула. Из кухни слышалось позвякивание посуды. У него был долгий отпуск. Три года, а не три недели. Правда, порой эти недели казались ему не совсем настоящими, чересчур стремительными, под ними была зыбкая почва, но он хотел верить, что они были настоящими.

Он услышал голос Элизабет и задумался над тем, что она сказала о ребенке. У него возникло такое чувство, словно перед ним распалась стена. Появилась брешь, а сквозь нее смутно, точно сад, возник кусок будущего. Гребер никогда не пытался заглянуть за эту стену. Правда, приехав сюда, он хотел найти что-то, взять это что-то, овладеть им, чтобы оставить его как часть себя, прежде чем он уедет, оставить что-то, что носило бы его имя и тем самым хранило отпечаток его самого, — но мысль о ребенке при этом у него не возникала. Он смотрел на сумерки, повисшие между кустами сирени. Как бесконечна жизнь, если вдуматься, и как странно ощущать, что она может продолжаться и за стеной, перед которой до сих пор обрывалась, и что то, о чем он до сих пор думал, как о схваченной впопыхах добыче, может превратиться в надежное достояние — и что можно передать эту жизнь неведомому, еще не родившемуся существу, передавать в даль, не имеющую конца и полную новой, еще не изведанной им нежности. Какой простор раскрывался перед ним, сколько рождалось предчувствий, и как сильно что-то внутри его желало и не желало и все-таки желало этой жалкой и целительной иллюзии бессмертия.

1 ... 59 60 61 62 63 64 65 66 67 ... 70
Перейти на страницу:
Открыть боковую панель
Комментарии
Настя
Настя 08.12.2024 - 03:18
Прочла с удовольствием. Необычный сюжет с замечательной концовкой
Марина
Марина 08.12.2024 - 02:13
Не могу понять, где продолжение... Очень интересная история, хочется прочесть далее
Мприна
Мприна 08.12.2024 - 01:05
Эх, а где же продолжение?
Анна
Анна 07.12.2024 - 00:27
Какая прелестная история! Кратко, ярко, захватывающе.
Любава
Любава 25.11.2024 - 01:44
Редко встретишь большое количество эротических сцен в одной истории. Здесь достаточно 🔥 Прочла с огромным удовольствием 😈