Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Макаревич Эдуард Федорович

Прозорливый политик Черчилль, холодно воспринимавший И.В. Сталина и стоявшую за ним страну, все же понимал, что престиж Советского Союза вырос на крови советских солдат, перемоловших около 80 процентов самой сильной армии — гитлеровской. Разгром подавляющей массы гитлеровских войск на советской территории позволил СССР войти в Европу и освободить от гитлеровского порабощения Польшу, Венгрию, Чехословакию, Австрию, Румынию, Болгарию, Югославию, почти половину Германии и взять Берлин. Советский Союз в роли освободителя Европы становился, по мнению руководящей элиты Великобритании и США, опасен для западного мира.

Фултонская речь Черчилля выразила все его страхи, комплексы, рефлексии в отношении Советского Союза. Она и сейчас поражает своей политической ясностью и агрессивностью, звучит как меморандум о начале холодной войны против СССР.

На программную и ультимативную речь Черчилля последовала реакция Сталина. Через девять дней после фултонской премьеры Черчилля он выступил в газете «Правда». Но за два дня до его выступления в газете «Известия» выступил академик Тарле со статьей под названием «По поводу речи Черчилля». Явно это выступление состоялось по поручению Сталина.

Для чего Сталину нужно было, чтобы первым ответил Черчиллю академик Тарле? Для того чтобы академик-историк в своем коммуникационном поединке с Черчиллем создал такой образ его речи и образ его самого, который произвел бы впечатление на мировую и советскую аудиторию в ракурсе, нужном Сталину. Сложная задача.

В политике символы играют не меньшую роль, чем концепции. А Тарле для английского истеблишмента, впрочем, как и американского, был символом — автором «Наполеона» и «Нашествия Наполеона на Россию». Вспомним об этом рассказ советского посла в Британии И. Майского. Поэтому появление имени Тарле под статьей «По поводу речи Черчилля» в «Известиях» недвусмысленно говорило, что он, Тарле, указывает на очередного агрессора в отношении России после Наполеона и Гитлера, агрессора, правда, пока потенциального.

Тарле должен был выступить в роли пресс-секретаря Сталина, пресс-секретаря в ранге академика, что говорило бы об уровне компетенции такого помощника по связям с общественностью. Роль и задача любого пресс-секретаря — это разъяснение, интерпретация, оценка события или какого-либо заявления с позиции босса, по-нашему — хозяина. Эта интерпретация рассчитана на публику, на внутреннее и мировое общественное мнение. И она тем убедительнее, чем более компетентен, доказателен, историко- и литературоцентричен пресс-секретарь в сравнении с оппонентом. В данном случае сошлись достойные противники. Черчилль с его журналистским прошлым, навыком публициста, инстинктом историка и политика, — и Тарле с его знанием истории, с его литературным кругозором, опытом публициста и аналитика исторических событий и фигур.

И вот какая получилась полемика по накалу эмоций47.

Черчилль:

«В чем же заключается наша генеральная стратегическая концепция, которую нам с вами нужно принять сегодня? Не в чем ином, как в обеспечении безопасности и благоденствия, свободы и процветания всех мужчин и всех женщин во всех домах и во всех семьях на всей земле».

Тарле:

«Черчилль восклицает: “Таковы основы свободы, которые должны иметь место у каждого очага”. Мы бы не сказали, что очень уж уютны и “свободны” сейчас (в 1946 г. — Авт.) очаги в Калькутте, Бомбее, Дели, Александрии, Каире, т.е. там, где живут под английской властью не несколько десятков миллионов, а несколько сот миллионов людей. Вполне удовлетворяют м-ра Черчилля также та свобода и истинная обеспеченность личности, которые царят у испанского “очага”. Для осуждения испанского гангстера у Черчилля в его вдохновенном гимне свободе не нашлось ни единого слова порицания. Да и как мог бы он говорить о Франко, которого навязали несчастному испанскому народу Гитлер, Муссолини, лорд Плимут и который продолжает пытать в своих застенках тысячи несчастных людей только потому, что его твердой рукой поддержал Черчилль. Мы теперь документально знаем, что сам Франко считал безусловно неизбежным свое немедленное устранение в случае победы “свободолюбивых” держав. “Наш долг… не заключается в насильственном вмешательстве во внутренние дела стран, которых мы не покорили во время войны”, — сказал Черчилль. Но ведь, например, Грецию вы не покоряли, однако в Греции пустили же в ход и автоматы, и даже морскую артиллерию! Вы оправдывали тогда свое вооруженное, насильническое вмешательство тем, что Греция — важная для Британии средиземноморская позиция, где вам должно поэтому утвердить любой ценой своих людей. Греки никак не могли взять этого в толк. Им все казалось, что они не британская позиция, а греческая нация. Что же оставалось с ними делать при такой их досадной непонятливости, как не начать палить в них с миноносцев ядрами?

“Необходимо, чтобы постоянство мысли, неуклонность цели и великая простота решений руководили и направляли народы, говорящие на английском языке”, — поучает в своей фултонской речи оратор. Что верно, то верно! Греки испытали на себе эту “великую простоту” и “неуклонность” черчиллевских решений. Уж что может быть проще неуклонной стрельбы ядрами по демонстрантам (особенно безоружным)!»

Черчилль:

«Мы не должны допустить повторения подобной катастрофы (имеется в виду Вторая мировая война. — Авт.), и добиться этого сегодня, в 1946 году, возможно лишь путем налаживания нормальных отношений и всеобъемлющего взаимопонимания с Россией под эгидой Организации Объединенных Наций. Поддержание таких отношений в течение многих и многих мирных лет должно обеспечиваться не только авторитетом ООН, но и всей мощью США, Великобритании и других англоязычных стран и их союзников…

Мне трудно представить, чтобы обеспечение эффективных мер по предотвращению новой войны и развитию тесного сотрудничества между народами было возможно без создания того, что я бы назвал братским союзом англоязычных стран. Под этим я имею в виду особые отношения между Великобританией и Британским Содружеством наций, с одной стороны, и Соединенными Штатами Америки, с другой… Это должно сочетаться с такими мерами по обеспечению взаимной безопасности, как совместное использование всех имеющихся у каждой из наших стран в различных точках земного шара военно-морских и военно-воздушных баз, что позволит удвоить мобильность как американских, так и британских военно-морских и военно-воздушных сил…

Уже дважды Америка вынуждена была посылать миллионы своих сынов за Атлантический океан, где они находили войну и хаос, но отныне война и хаос сами будут находить ту страну, где хотели бы воцариться, в какой бы точке Земли она ни находилась…

Соединенные Штаты Америки находятся сегодня на вершине могущества, являясь самой мощной в мире державой, и это можно расценить как своего рода испытательный момент для американской демократии, ибо превосходство в силе означает и огромную ответственность перед будущим».

Тарле:

«Черчилль призывает Соединенные Штаты заключить, не теряя ни минуты времени, теснейшее военное соглашение с Великобританией в противовес Советскому Союзу.

Уже успели (в Америке, но не в Англии) отметить и то, что Черчилль в этой будущей борьбе, разжечь которую он изо всех сил стремится, явственно отводит первое место Америке, но не Англии. Что касается Англии, то, по-видимому, Черчилль скромно довольствуется для своей страны ролью, так сказать, инициатора. Он прямо этого не говорит, но вывод, который можно сделать из его слов, именно таков: все греховные действия, в которых он укоряет Советский Союз, нарушают интересы только Англии, а вовсе не Америки. Следовательно, в идеале дело должно ему рисоваться так: Советский Союз где-нибудь непременно обидит Англию, а тогда горячо любимые британцами заатлантические братья вскипят негодованием и бросятся на выручку. Кровные узы, связывающие Англию с Северной Америкой, несомненны, и любовь англичан к близким кровным родственникам, да еще вдобавок таким богатым, кажется Черчиллю вполне естественной. Но так как он прежде всего человек традиций (его одна шведская газета даже назвала человеком традиций не XIX, a XVIII столетия), то странно, что ему не пришло в голову, что русско-американские отношения — это тоже своего рода старая традиция! Да еще такая, о которой и американская и русская историческая наука давно уже имеет вполне определенное мнение, прочно основанное на фактах.