Иисус Неизвестный - Дмитрий Мережковский

Внутренность Капернаумской синагоги – такая же, как Назаретской, только побольше и побогаче все: две колоннады, нижняя коринфского, верхняя дорического ордера; голые белые стены; простые деревянные скамьи для молящихся; каменный помост, arona, с «Ковчегом Завета», двухстворчатым шкапиком, где хранятся свитки Закона. Двери главного входа обращены, как всегда, к Иерусалиму; здесь – прямо на озеро, воздушно-голубое, как небо, в чешуе солнечных искр, чьи отражения ходят по белым стенам волнистыми полосами.[500]

Камни, может быть, от крылечных ступеней главного хода в синагогу найдены в нынешних Тель-Гумских развалинах: если так, то и здесь, как на той приозерной дороге, люди все еще могут целовать следы Иисусовых ног.

XII

И тотчас, в день субботний, войдя в синагогу, учил. (Мк. 1, 21.)

В этом излюбленном Марковом «тотчас» уцелела белая нитка шва, соединяющего два дня: будний, пятницу, до захода солнца, и праздничный, субботу, – в один, – первый день Господень.

Как учит Иисус, мы, может быть, узнаем из свидетельства Луки о Назаретской проповеди.

Встал (взошел на арону) читать.

Подали же ему книгу (свиток) пророка Исаии; и, раскрыв (развив свиток), нашел Он место, где было написано: «Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим и послал меня исцелять сокрушенных сердцем, возвещать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу: проповедовать лето Господне, блаженное».

И, закрыв книгу (свивши свиток) и отдав ее служителю, сел; и глаза всех в синагоге были устремлены на Него. (Лк. 4, 16–20.)

Только повторив Исаиино пророчество, умолк; но, должно быть, так повторил, что все поняли, что оно действительно исполнилось на Нем; поняли, или только казалось им, что поняли, и те первые, на земле услышанные, слова Господни:

Ныне время исполнилось, приблизилось царство Божие; обратитесь же и веруйте в Блаженную Весть. (Мк. 1, 15).

Или, как скажет потом, уже в последние дни служения:

все готово: приходите на брачный пир. (Мт. 22, 4.)

Что еще говорил Иисус в тот первый день, Марк-Петр странно забыл, или не считал нужным вспоминать, может быть, потому, что главное для него не слова Иисуса, а Он Сам. Кажется, Петр вспоминает только, как один из толпы, то, что с нею чувствовал.

Крайне изумлялись учению Его,

, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не так, как (учат) книжники. (Мк. 1, 22.)

С книжниками сравнивать Господа едва ли могло прийти в голову кому-либо из первохристианской общины; но очень вероятно, что те, капернаумские слушатели Его, чувствовали именно так, что могли сделать это сравнение;[501] так же ведь и мы, через двадцать веков, чувствуем, или могли бы почувствовать если бы услышали слова Его первый раз в жизни: самые живые, некнижные, и потому самые властные из всех человеческих слов; все мы – «книжники» «ученые»; Учитель – Он один.

XIII

И тотчас (вдруг) появился в синагоге их человек в духе нечистом и завопил, говоря: «Что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий!»

Духи, существа из того же нездешнего мира, откуда и Он, раньше людей и лучше их знают, кто Он такой. Но слыша, как впервые на земле исповедуется Сын Божий устами бесов, что должен был чувствовать Сын человеческий?

И запретил ему Иисус грозно: «Молчи и выйди из него!»

И забив его в судорогах, σπαράαν, и закричав криком великим, вышел из него дух нечистый. И все ужаснулись. (Мк. 1, 23–27).

Замерли, должно быть, от ужаса, и сделалась такая тишина, что, казалось, можно было слышать, как на белой стене с играющими, от водной ряби, солнечными зайчиками, трепещут, звенят у залетевшей в открытую дверь водяной стрекозы, стеклянные крылышки.

«Что это? что за новое учение со властью, что и духам нечистым повелевает, и слушаются Его?» (Мк. 1, 27), —

пронесся вдруг шепотный говор в толпе. Что это, кто это, – еще не знают, но уже чувствуют, что этого никогда не было в мире, и удивляются – ужасаются опять так, как мы, через двадцать веков, могли бы ужаснуться – удивиться, не внешнему чуду, а внутренней, чудеса рождающей силе – «новому учению со властью».

XIV

Дальше, в каждом слове Марка, живой голос Петра-очевидца так внятен, что, не меняя почти ни одного слова в Евангельском подлиннике, можно бы продолжать от первого лица:

Тотчас же, выйдя из синагоги, мы с Андреем, Иаковом и Иоанном, пришли в мой дом, где теща моя лежала больная. И тотчас говорим Ему о ней.

И Он, подойдя к ней и взяв ее за руку с силой, поднял. И тотчас горячка оставила ее. И она служила нам (за вечерью).

Что такое эта «горячка», πυρετός, мы хорошенько не знаем.[502] Может быть, болотная лихорадка, частая во всей Геннисарской низине, у Кафарнаумских же лагун, особенно; или перемежающаяся, чьи приступы сами проходят. Очень вероятно, что и чудотворная, от Господа исходящая «сила» («с силой взял ее за руку») помогла больной. Но ведь и для многих тогдашних равви-целителей вылечить приступ лихорадки – пустое дело. Кажется, Симонова теща получила бессмертье в Евангелии, как мошка в янтаре нетленная, только потому, что слишком хотелось Петру увековечить первый день Господень, весь до последней черты. Эти-то именно, не нужные никому, никем, кроме очевидца, незапоминаемые черточки и внушают нам, может быть, наибольшую веру в исторически подлинное, вопреки всем возможным внешним «стилизациям», внутреннее, в Марковом свидетельстве, ядро.

XV

В сумерки же, когда уже солнце зашло, начали приносить к Нему всех больных и (приводить) бесноватых.

Солнечного захода, конца Субботы, только и ждали, чтобы начать «работу» – ношение больных.

И собрался к дверям дома весь город. И исцелил Он многих, страдавших разными болезнями, и многих бесов изгнал, и не позволял бесам говорить, что знают Его. (Мк. 1, 32–34)

Так было в первый день; так же будет и во все дни Господни: сколько бы ни исцелял больных, все идут к Нему, да идут.

…Сходится народ, так, что им невозможно было и хлеба есть. (Мк. 3, 20.)

Тысячи людей столпились так, что давили друг друга. (Лк. 12, 1.) Все, имевшие язвы, кидались на Него, чтобы прикоснуться к Нему, и духи нечистые, когда видели Его, падали перед Ним и кричали: «Ты – Сын Божий!»

Он же запрещал им грозно, чтоб не разглашали о Нем. (Мк. 3, 9–12.)

Так кончилась Капернаумская Суббота, первый день Господень, и наступила ночь.

XVI

Утром же рано весьма, когда еще было темно. Он встал, вышел (из Симонова дома), пошел в пустынное место и молился там.

Симон же и те, кто с Ним, искали Его

И, найдя Его, говорят Ему: «Все ищут Тебя».

Он же говорит им: «Пойдем и в другие ближние города и селения, чтобы Мне и там возвещать, ибо Я на то и вышел». (Мк. 1, 35–38.)

Кажется, все просто; но, пристальнее вглядевшись в эту простоту, как бы гладкую поверхность вод, мы, может быть, увидим проходящую по ней, едва для глаза уловимую, рябь от чего-то движущегося под водою, огромного.

В первых же словах, где с такою точностью указано время: «утром весьма рано, когда еще было темно»,

, чувствуется удивление, с каким все в доме, проснувшись, видят, что рабби Иешуа нет: никому не сказавшись, потихоньку ушел, бежал, – куда и зачем, никто не знает. Но больше, чем удивление, – тревога слышится в слове, или, точнее, в смысле его: κατεδίωζεν, «поспешили, кинулись Его искать».[503] В трех же словах Симона: «Все ищут Тебя», – слишком внятен вопрос или недоумение: «Отчего Ты бежал?» – чтоб Иисус мог его не услышать. Слышит, но не отвечает, потому что вовсе, конечно, не ответ: «Пойдем и в другие города», а уклонение, нежелание или невозможность ответить. Симон, вероятно, так и не понял тогда; не поймет и потом, вспоминая об этом: тайну бегства Господня, как принял, так и передал нам, нераскрытую.

Чтобы тайну эту увидеть еще яснее, стоит лишь сравнить два Марковых стиха, этот, 38-й: «Пойдем и в другие города», и следующий, 45-й:

Явно уже не мог войти в город, но находился вне, в местах пустынных.

Что было в Капернауме, то будет и во всех городах: только что входит в город, – чувствует, что не может в нем оставаться, должен уходить, бежать. Так в первые дни служения, так и во все, до последнего: к людям идет, и от людей уходит, бежит. Как бы две равные силы борются в Нем, – притяжение к людям, и от людей отталкивание.

Только вся жизнь Иисуса, все Евангелие, если бы мы поняли его, как следует, могли бы ответить на вопрос, что это значит.