Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нагонят, они нагонят его и схватят и понесут к горе с песнями. Мальчик засмеялся. Вот бы подивились все в Вержавске тому, что здесь деется. И в Смядыни, в монастыре. Он снова оглянулся. Огни всюду блуждали. Один вдалеке двигался прямо через другое поле. Жито еще не поспело и не погорит. А те огни, что мелькали в перелеске, уже приблизились к началу их тропы через поле.
Но как раз поле и кончилось. Мухояр, отдуваясь, перевел дух, посмотрел назад.
И вот те огни уже мерцали на краю поля.
И устремились по следу.
Мухояр согнулся в три погибели и пошел кромкой поля вправо, мальчик за ним. Потом старик снова ступил в жито, стараясь не ломать стеблей, осторожно их раздвигая. Мальчик делал то же самое. И так они прошли назад в жите да и остановились. Мальчик хотел разогнуться и посмотреть, но старик властно заставил его пригнуться еще ниже и опуститься на землю рядом. И жито сокрыло их с головами. И они сидели на теплой, чуть отопрелой после дневного жара земле и слушали. Старик утирал лицо рукавом, а мальчик – ладонями.
Неожиданно где-то поблизости задышало что-то живое, да не одно, раздалось повизгиванье, и нанесло звериной кабаньей вонью. Уже и отчетливо захрюкали малые поросятки. Кабанье семейство ломилось в поле поблизости.
Дед что-то зашептал.
Прошло еще время, и послышался хруст близящихся шагов, топот ног, а скоро и увидали сквозь стебли и колосья свет факелов. И кабаны ринулись прочь.
– Вепри! Зрада[307]!
– А?.. Обернулися вепрями?!
Преследователи выбежали на край поля.
– Туды!
– Туды!
И снова топот. Совсем рядом запламенел факел. Да вдруг раздалось грозное рычанье и хрюк. Будто раздували мех кузнечный.
Человек с факелом остановился и начал пятиться.
– А! Секач тута лютуеть!.. – задушенно кликнул мужик, пятясь.
И совсем повернул и пошел в обход. Вепрь еще почухал, давая возможность своей кабанихе и поросятам уйти подалее, а потом и сам побежал за ними.
Вскоре все стихло. Только вдали слышны были крики, то перекликались гонители.
– Велесе, боже, сотворю тя жертву, – зашептал дед.
Здесь, в сладко пахнущем жите, старик с мальчиком сидели еще некоторое время. Потом старик осторожно приподнялся и сквозь колосья оглядел все вокруг.
– Айда, – надтреснуто молвил и пошел, все так же пригибаясь.
Мальчик поднялся и зашагал за ним.
Они видели мелькающие огни повсюду, но далеко. А поблизости никого и не было. Но вот появился свет, движущийся налево вдоль поля. А вскоре справа заалел факел и того, кого устрашил вепрь. И впереди тоже загорелся огонь. Дед на него и шел, но взял левее.
Они спустились в низину, окутываясь туманом и свежестью.
В темноте кто-то остановился напротив. Мухояр тоже замер. И какой-то зверь бесшумно исчез, как это обычно бывает. Мальчик шел за дедом.
Под ногами зачавкала сырая земля. Они пробирались сквозь заросли. Не болото ли? Мальчику стало не по себе от этой мысли. После происшествия на болотной тропе он боялся снова сверзнуться в клейкую пасть и впрямь как будто ящера. Но Мухояр уверенно шел вперед. Воды уже было по колено. Слева захлопала крыльями птица, взлетела. Кусты качались, и с ними словно и звезды ходуном ходили.
Мальчик вдруг оступился в яму, и затхлой прелой водой ему плеснуло в лицо, он погрузился по грудь. Мухояр оглянулся. Мальчик ухватился за ветки, вылез. Мухояр двинулся дальше.
Позади крикнули неясное. Мухояр шел, не обращая внимания. Мальчик за ним.
Скоро кусты уступили место высоким деревам, стволы у них были прямые, листва кружевная. По всему видать, ольха черная. Они выбрались из воды на сухую землю. Здесь остановились, сели, привалясь к чешуйчатым стволам. Вокруг вились комары. Водяной бык завел свою непонятную песню. Среди листвы проглядывали звезды.
– Сюды не полезуть, – молвил Мухояр. – Ежели токмо днем… Но и мы сиднем сидеть не станем же.
Он помолчал, глядя вверх, потом повернул лицо к мальчику, припечатал на своей шее комара.
– Оне в землянку, к Крючному Дубу побегли. Оттудова оно и нам было бы сподручнее до Ливны пойдити, а там у меня однодеревка. Да Хорт на Ливне понаделал завалов против смольнян… Ни с Днепра, ни в Днепр не пролезти… Да мы содеем не то. Нешто старый такой-то неключимый уж, а?
Дед усмехнулся и ответил сам себе:
– Ни.
Передохнув, они встали и отправились дальше, в глубь леса черной ольхи. Хотя мальчику совсем и не хотелось идти никуда. События дня и вечера, начала ночи купальской утомили его вельми. Глаза закрывались, в сон тянули аки камни, булыжники на дно в реке. Порой ему и мнилось, что глаза его – такие два камня. И он мотал головой, хватался за ветки, опирался о шершавые стволы, чтобы не упасть. Или забывал все: откуда и куда они идут, зачем. Встряхивался. А то будто слышал голос Гостены. И голоса Нездилы, Нездилихи, Крушки и всех остальных дочерей. Малашка запевала колыбельную, да Крушка тут же подхватывала и переиначивала все:
Бай да побай,Хошь сёдни помри,Татка с работкиКолодинку принесе,Бабушка у лучинкиРубаху сошье,Мамка у печкиБлинов напеке.Ай, укусны блины!Будем исть, поедатьДа тобе споминати.Она то и пела в самом деле, когда Нездилиха не слыхала, хоть остальные девочки на нее и ругались, даже драли ее за косички. Но той все нипочем. Козьи глазки заиграют блудливо, и вот она щерит рот в другой песенке:
Бай да бай,Поскорее помирай!Помри поскорее!Буде хоронить веселее,С веси повеземДа дядов запоем.Захороним, загрябем,Да с керсты в одрину пойдем!Ай, лю-лю, лю-лю!То-то Крушка эта была бы рада, ежели б клюся не сбежал. Клюся на то клюся, чтобы зарей полоснуть по шее. В старину, рассказывал дед Могута, жеребцов и приносили в жертву всяким поганскым божкам. А Сычонок себя и мнил уж клюсей, там, на горе. Клюся и есть. Ничего не скажет, молчит и глядит, ушами поводит, глаза выворачивает, ноздри вздувает, передергивает шкурой, – ждет-пождет своей участи.
И сейчас-то он и шел клюсей за дедом Мухояром куда-то.
А куда? На новую жертву?
Старик Мухояр Улей был неутомим. Шел да шел, огибая колонны того леса, раздвигая кусты. Лес уже и позади остался, и они спустились в другую низину, и снова под ногами зачавкала вода. А туман стал гуще-то. И как-то вдруг все посерело. Светало! Ведь то была самая короткая ночь в году. Небеса бледнели, с них будто кто убрусом стирал звезды. Скрежетали коростели. Квакали лягушки. Где-то
