Писатель: Назад в СССР - Рафаэль Дамиров

— Эх, барышня, — заговорил чекист моими устами. — Все бы вам на шелках нежиться… барскую лень тешить… Пошли б со мною, нюхнули б настоящей жизни. Ильич ведет нас к победе всех трудящихся, к светлой жизни. Вы, в своих Парижах, такой и не видывали… Зачем вам враг трудового народа? Он кровосос, мироед… баб, детишек, стариков на муку белякам выдал! За это он поплатится… Красный меч Революции его покарает…

— А кого, по-вашему, я должна любить? — подыграла мне Настя.

— Бойца Революции, чистого сердцем…

— Это вы о себе?

— Да что там — о себе… Меня здесь, на дворе вашем враги прикончат… Вы уходите. Скоро наши беляков выбьют из Сибири, пойдете работать… Не на завод, так в школу, учительшей… Вы ж грамотная. А стране такие позарез как нужны.

И посмотрел на партнёршу со значением — мол, прочти между строк.

— Стоп! — уже в который раз за день произнес режиссер. — Верю!.. Запомните это настроение, Краснов… Будем снимать.

Он кликнул помрежа. Сысоев засуетился, и вскоре на съемочной площадке появились все участники процесса, включая… Наденьку! С одной стороны, я обрадовался, что ничего с ней не случилось, а с другой — удивился. Удивил меня ее наряд — косынка, сарафан, лапти.

Не понял… Я хотел было подойти, спросить, что за маскарад, но Мякин скомандовал — Краснову и Трегубовой на площадку, так что пришлось отложить расспросы. Пошла съемка, дубль за дублем, под жужжание камеры и ослепительно-жаркий свет «юпитеров».

Впрочем, как раз в процессе съемок я узнал, в чем смысл метаморфозы, произошедшей с родственницей — ей тоже дали роль! Маленькую, правда, но зато со словами. Разинув рот от удивления, я наблюдал, как Наденька влетает на сеновал и кричит, выпучив зенки: «Ой, барышня, там ахвицер вас ищут…». Когда съемочный день закончился, я был выжат досуха. М-да, это тебе не в редакции штаны протирать! Работенка почище, чем в литейке… Впрочем, это сравнение уже приходило мне в голову. Штамп, вроде как.

Со всей этой киноморокой я совсем забыл о том, что обещал родственнице познакомить ее с Настей, но они и без меня уже спелись. Еще бы! Ведь Наденька стала, считай, партнершей на съемочной площадке своей обожаемой кумирши. Так что Трегубова охотно дала ей автограф на открытке со своей фотографией. По окончании съемок, я пригласил обеих в ресторан. Актрисы не отказались. Анастасия была на своей машине, так что проблем с транспортом не возникло. Через десяток минут «Москвич» притормозил у ресторана «Орбита».

Швейцар, видимо, знал Трегубову, потому что без вопросов отворил дверь, даже снял фуражку и поклонился. Моя догадка подтвердилась, когда мы оказались в гардеробной. Едва гардеробщик принял у нас пальто и шубы, к нам подошел метрдотель.

— Анастасия Павловна, — произнес он. — Добрый вечер! Рад, что посетили нас.

— Здравствуйте, Ефим Эдуардович! — откликнулась она.

— Прикажете — отдельный кабинет? — осведомился тот.

— Да, если можно.

— Прошу вас, дорогие гости!

Вот ведь как… Живем в стране развитого социализма, двигаемся к победе коммунизма, а все эти «прикажите», «велите» до сих пор не изжили. Любит у нас высший свет барские замашки. Помнит корни…

И метрдотель повел нас на второй этаж, а там, через весь зал, к отгороженному бархатными портьерами закутку. Местечко оказалось уютным — с одной стороны портьеры, а с другой — панорамное окно, из которого открывался вид на вечерний город. Правда, настольная лампа, чей абажур напоминал формой «летающую тарелку», мешала видеть, что за окном происходит, но там все равно было уже темно. Ефим Эдуардович разложил перед нами меню, и мы с удовольствием погрузились в его изучение.

Посовещавшись с дамами, мы заказали цыплёнка табака, ростбиф «по-шереметьевски», грибы белые «Кокот», салат «Столичный», отбивные, жульен, пирожные на десерт, бутылку «Киндзмараули» и кофе.

Официант, принявший у нас заказ, был безупречно вежлив. В общем — в «Орбите» знаменитостей уважали. Хотя из оных среди нас была пока только Настя. Ну ничего, придет время, когда и мне будут улыбаться: «Артемий Трифонович, рады, что вы опять нас посетили! Не угодно ли отдельный кабинетик-с?..»

Вино принесли сразу, и нам было чем скрасить ожидание горячего и закусок. Ну и еще — беседой. Родственница, наконец, поведала, как попала в актрисы.

— Представляете! — взахлеб рассказывала она. — Я стояла в уголке тихо, как мне и велел Тёма, — тут она стрельнула в меня взглядом, мол, это не я, я никуда не пряталась. — А он, режиссер ваш, мимо проходил… Увидел меня, спрашивает: «Кто такая?» Я отвечаю: «Надя Федорова». Ну думаю, возьмет щас за шкирку и выбросит меня на улицу. Как котенка шкодливого… А он: «Хочешь в кино сняться?»… «Хочу, — говорю. — А как?». «Пойдем со мною!» — говорит режиссер. Я ему отвечаю: «Не могу, мне Тёма велел здесь его ждать…». А он засмеялся и говорит мне: «Так ты с ним и будешь сниматься!..» Ну я и пошла. Он меня отвел к костюмерам… Уж я-то сразу поняла, что это мои коллеги… Показал на меня и говорит: «Первая крестьянка», ну, они стали меня наряжать. Потом на грим отправили…

Принесли салаты и закуски. Мы принялись за ужин. Трегубова посматривала то на меня, то на родственницу и загадочно улыбалась. Уж и не знаю, что она на наш счет вообразила!

В основном зале ресторана играла музыка. Заморив червячка, Надя стала посматривать в сторону портьер. Я понял, что она не прочь потанцевать. Да я ей, собственно, обещал это еще накануне. Пришлось отложить вилку, элегантно вытереть губы салфеткой, встать и сказать родственнице:

— Ну что, потанцуем?

— С удовольствием! — пискнула та.

— Поскучаешь немного? — вполголоса осведомился я у Насти.

— Немного, — кивнула она.

Мы вышли с родственницей на середину зала, где топталось в медленном танце несколько пар. Наденька с удовольствием положила мне на плечи длинные красивые обнаженные руки, а я взял ее за талию. На небольшой сцене выступал вокально-инструментальный ансамбль, и обтянутая блескучим платьем певица задушевно выводила в микрофон:

Шорох ночных дождей,

Голос ночных площадей,

Цепь разноцветных огней

И луна, как реклама.

— Спасибо, Тёма, за необыкновенный день! — томно произнесла родственница, обвивая руками мою шею.

Мокрый асфальт столиц —

Зеркало наших лиц.

Сколько огней,

Сколько друзей

В дороге моей!

— Я не знаю, как расплачусь с тобой за все эти