Богатая белая стерва - Владимир Романовский

В руках у него не было манускрипта. Все его стихи написаны в рифму и имеют размер, и их легко запомнить. Он стоял на подиуме перед микрофоном, вес тела на правой ноге, давал отдохнуть перманентно поврежденному колену (несчастный случай, лыжи, как он мне объяснил однажды) и улыбался издевательски. Или, может быть, грустно. В его случае — трудно сказать. Он начал с одной своей старой вещи, смешной. Все смеялись, а потом опять смеялись. Санди не смеялась. А затем (опять же, я не могу гарантировать, что все это действительно произошло — говорю так, как помню) он сказал, «Сейчас я вам прочту новое стихотворение» — и внезапно я обо всем забыл — о Санди, о своем счастье, обо всем. Услышав первую строчку, я понял, что сейчас Джульен будет читать что-то очень личное.

Да, оказалось — именно так. Джульен с подозрением относится к личным произведениям, к рассуждениям и завываниям типа я-да-я, как он их называет, он предпочитает драматический подход. Эти стихи были исключением — а также, они были новым шедевром Джульена. Стихи о любви — да; о его любви к немецкой женщине, которую он встретил во Флориде и которая подарила ему Ройс. Странное стихотворение, мягко говоря. У меня есть копия.

What rascals are swearingTheir love while bearingHer mockery and her wrath?Who is the elatedDark clown, who's slatedTo help her along the path?

Is he quite handsome,Can he withstand someGhastly abuse when at hand, as he knows,Are rewards beyond hisDreams, since the blonde isWell known for delivering those?

Голос Джульена звучал странно-отчужденно. Санди убрала голову с моего плеча. Я глянул, чтобы видеть ее реакцию, не разобрался, и тут же снова обо всем забыл.

Where is that palaceThat, in my malice,I wish I could pulverize,Whose floors she's treading,And where next she'll be spreadingHer splendid Teutonic thighs?

Еще шесть строк — и все. Его наградили теплыми аплодисментами. Хозяин сказал — что ж, это было мило, не так ли? А наш следующий чтец…

Он представил следующего чтеца, и все тепло захлопали — теперь ему, новому чтецу. Помню, я проводил Джульена глазами. Презрительная ухмылка не сходила с его лица. Рослый рыжий сунул руки в карманы и вышел, не оглядываясь.

Было очевидно, что ни следующий чтец, ни дюжина чтецов за ним, ни предыдущие чтецы, включая неизвестную знаменитость, не дадут аудитории ничего даже отдаленно приближающегося по силе к небрежному подарку Джульена. Это никого не озаботило. Бедные дураки только что слышали настоящую поэзию, и не поняли, что это такое. Ни один. Ни хозяин, ни знаменитость. Ни Санди.

Даже Санди не поняла.

Так или иначе, сижу я, стало быть, дописываю новую пьесу для фортепиано, грущу, и вдруг звонит телефон.

Я подождал, пока он еще немного позвонит, думая, что это Джульен. Включился автоответчик.

Мужской голос говорит — Добрый день, это сообщение для Юджина Вилье. Меня зовут Отто Силвер. Один из моих друзей рекомендовал вас как очень хорошего пианиста, и я звоню вам…

Я поднял трубку.

Он предложил мне двухдневный ангажемент на Венском Фестивале, в Апстейте. Детали меня заинтриговали. Мне предстояло не просто играть в их прекрасном холле, с хорошей акустикой, построенном таким образом, чтобы напоминать концертный зал в Австрии восемнадцатого века; но изображать при этом Моцарта — в парике, в камзоле, и так далее. Я осторожно осведомился, знает ли мой работодатель, какого цвета у меня кожа. Он знал. Он спросил меня, с ханжеским возмущением, не думаю ли я сам, что это имеет значение. Я кротко и виновато ответил что, конечно же, я так не думаю. Он сказал, чтобы я приходил на пробы, назначил число и время, дал адрес, и добавил, что это — простая формальность, ангажемент — мой в любом случае.

Я позвонил Джульену на работу.

Возвышенным тоном он говорит — Юлианус Магнус вас слушает.

В этот момент он что-то жевал, по звуку — яблоко. У него бывают фазы, когда он ничего кроме яблок не ест неделями, чтобы наказать себя за пьянство.

Я сказал — Привет, это я.

Он говорит, насмешливо — А, это же наш великий исполнитель. Ну и как дела на горе Олимп? Хорошо ли ты провел время?

Чего?

Он откусил, мне показалось, большой кусок яблока, намеренно. Он говорит — Это очень простой вопрос. Хорошо ли ты провел время? Ты очень занят, не так ли, даешь концерты в частных песочницах, принадлежащих влиятельным людям, как какой-нибудь Иоганн Штраус-Младший.

Я сказал — Это был неофициальный концерт.

Он говорит — Да, настолько неофициальной, что меня даже не оповестили, не говоря уж о приглашении.

Я не знал, что ты захочешь придти.

Вот что, Джин. Давай условимся. Если ты стыдишься своих друзей — иногда — то лучше бы ты открыто в этом признался, чем пытаться им доказывать, что тебе лучше знать, чего они хотят, и чего не хотят. Я сам выясню, чего я хочу, помогать не нужно.

Я сказал — [непеч. ], я так и знал, что ты разозлишься.

Какой ты дальновидный, Джин. Ты совершенно прав, я разозлился. После того, как… Ну, не важно.

После чего?

Не важно, говорят тебе.

Я взорвался и кричу — А мне важно! После чего?

КОНЕЦ ЦИТАТЫ

— Позволь мне самому судить, чего я хочу, а чего не хочу, — спокойно сказал Джульен.

— А с чего это ты вдруг разозлился? — спросил Юджин.

— С чего? Хмм. Даже не знаю, с чего начать.

— Слушай, я очень сожалею, но я ничего не мог сделать…

— Ты забываешь, Джин, — сказал Джульен, — что говоришь с человеком, который всегда находит варианты там, где, вроде бы, ничего нельзя сделать. Тебе следовало со мной проконсультироваться. Я бы что-нибудь придумал.

— Да, ты уверен?

— Да.

— Иди ты на [непеч. ], Джульен.

— Успокойся, Джин.

Эй, хотел сказать Юджин. Я не виноват, что твоя литературная герлфренд — [непеч. ] расистка. Да, ты притащил меня в дом [непеч. ] голливудской знаменитости против ее воли. Я не просился туда ехать! Я бы понял!

Нет, хотел сказать Джульен. Ты бы понял, наверное, но все равно чувствовал бы себя униженным, а я такого допустить не мог. Если для успеха нужно предавать друзей, то на [непеч. ] такой успех. Не думаю, что можно добиться чего-нибудь хорошего, подписав контракт с дьяволом. Не думаю, что моя муза просто сидела и смотрела бы на такое. Твоя муза, Джин, воспринимает все легко, она не очень щепетильна и вполне легкомысленна. А у меня муза — дама суровая.

Джульен, [непеч. ], хотел сказать Юджин. Ты что, воображаешь, что если бы я добился успеха, я бы не сделал все, что в моих силах, чтобы у тебя тоже был успех?

А это не важно, хотел сказать Джульен. Цель средства не оправдывает, мальчик мой.

Возникла напряженная пауза.

— Ну хорошо, — сказал Джульен. — Что сподвигло тебя на разговор с низкой тварью, с плебеем, который не имеет чести вращаться в высшем обществе, то бишь со мной? Есть какие-то объективные причины?

— Закончил оперу, — ответил Юджин.

— Упс, — сказал Джульен. — Все, что я давеча тебе говорил — беру все это назад. Ты дома?

— Да.

— Я еду. Меня могут уволить за очередной внеурочный выходной, но мне плевать, я хочу слышать. Еще что-то? Новости какие?

— Венский Фестиваль, в Апстейте.

— Ну?

— Похоже, я буду принимать в нем участие. В роли Моцарта.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ПЛАН КАМПАНИИ ДЖУЛЬЕНА

В пятницу он взял себе выходной, чтобы отметить двадцать шестой день рождения в одиночестве.

Для драматурга двадцать шесть — детство. Для поэта — первый пик.

Он отключил телефон и выпил стакан вина. С сомнением посмотрел на почтовые конверты на столе. Выпил еще стакан и решил некоторые конверты распечатать.

Два разных театра прислали идентичные стандартные письма с отказом. Недавняя его пьеса, историческая экстраваганза на темы Второй Мировой Войны, получила таким образом первые отклики.

«Дорогой Джульен»,

противная привычка некоторых налогоплательщиков обращаться к незнакомым людям по имени, а не по фамилии, заставила его поморщиться…

«Спасибо вам за то, что вы прислали вашу пьесу к Фестивалю Новых Пьес Магелланова Проекта. Сожалеем, но мы не можем поставить вашу пьесу в данное время. Пожалуйста держите нас в курсе относительно дальнейших ваших работ, или представлений ваших пьес, если таковые где-то проходят. Еще раз спасибо. Удачи вам. Искренне, Эрик Джермейн [второе письмо было подписано — Джоанн Соммерз], Помощник Художественного Руководителя.»

У Дебби была копия этой пьесы, но Джульен больше не рассматривал Дебби, как своего агента.

Следующее, третье, письмо было из агентства Дебби, и его это удивило. Он вскрыл конверт и прочел депешу два раза, потягивая бордо. Писано было одним из коллег Дебби, человеком, который, очевидно, имел на нее виды.

«Ах, простите нас всех, что не бросаем все свои дела и не славим Джульена»,