Город лестниц - Роберт Беннетт

Подавальщик ошеломлен, но пытается не подать виду:

– Как, вообще никакой?

– Никакой. Не хочу привлекать излишнее внимание.

– А что делать, если люди начнут жаловаться на… качество чая?

– Мы скажем, – отвечает Марья, – что нас заставили использовать новые бочки, и от этого изменился вкус чая. Не знаю, скажем что-нибудь насчет новых сайпурских правил. Они поверят. А мы им скажем, что вскоре все исправим.

Официанта грубо окликает парочка у барной стойки – мужчина средних лет, вальяжно приобнимающий молодку с округлыми формами, по виду – сущую ветреницу. «В бабушкино время, – думает Марья, – за обнимания в общественном месте плетьми секли. Времена меняются, однако…»

– Иди же, – вздыхает она. – Дай им чем глотку залить, пусть заткнутся.

Подавальщик уходит. Марья внимательно оглядывает зал: не озорует ли кто? Все ли в порядке? Ага, вот что не в порядке: на галерее лампа мигает.

Она с ворчанием лезет вверх по лестнице и видит, что ошибалась: лампа не мигает, она прыгает на цепочке и раскачивается, как пойманная рыба на леске.

– Да что такое… – И Марья поднимает взгляд к балке, к которой крепится цепочка лампы.

И в безмолвном ужасе созерцает, как балка выгибается, словно что-то на крыше тянет ее на себя. В штукатурке на потолке даже трещины показались – вон, расходятся, как на льду, который тяжести не выдерживает!

Марья инстинктивно бросается к окну, потом вспоминает – запотели окна-то! Но нет, снова она ошиблась: выходящие на запад окна словно бы протерли снаружи…

Но кто и что мог это сделать? Чайная стоит на берегу реки, от воды футов тридцать, не меньше!

И она подходит к запотевшему изнутри окну, протирает его и всматривается в мутное стекло.

И тут же видит одинокий желтый огонек внизу, на берегу реки.

А потом она видит что-то большое, черное и блестящее, и это что-то прилипло к стене чайной – ни дать ни взять вымазанный в смоле корень дерева, и он разматывается и карабкается, карабкается по стене вверх!

А еще прямо перед ее носом возникает что-то похожее на тонкий черный палец с когтем на конце, и этот коготок осторожно стучится в оконное стекло.

– Что за?.. – успевает сказать Марья.

А потом раздается громовой грохот, сверху ливнем летят куски штукатурки и куски дерева, и столь ценимая клиентами влажность Чайного дома Восковой улетучивается, клубами пара исчезая в зимнем ночном небе – потому что с дома срывают крышу и верхнюю стену.

В лицо бьет ледяной ветер, и Марья смигивает. Ужас парализовал и клиентов, большинство потрясенно молчат, слышится лишь несколько вскриков. И тут обрушивается другая стена, прямо в замерзшую реку, увлекая за собой галерею – и стоящую там Марью Воскову.

Она падает и видит, что та же судьба постигла многих клиентов. В голове мелькает безумная мысль: «Нас размажет по льду, как дюжину яиц…» И в эти нескончаемые секунды длящегося падения она вдруг видит, что под ней не лед – внизу лишь желтый свет, свивающиеся щупальца и жадно разинутая, подрагивающая от предвкушения зубастая пасть.

– Я что сказала, а?! Я сказала направить на помощь пяти пожарным командам каждого, каждого, мать вашу за ногу, солдата! – бушует внизу Мулагеш. – И проследите, чтобы это нашло, мать твою, отражение в телеграмме! И скажите капралу, чтоб исполнял приказ немедленно, и что любое промедление будет ему стоить очень дорого! Понятно – нет?!

Шара ежится в своем кабинете. Мулагеш со своими людьми расположились во всех помещениях первого этажа посольства: телеграфы отстукивают приказы, у всех дверей дежурят солдаты. В обычной обстановке она бы командовала операцией из своей штаб-квартиры, но посольство ближе к месту происшествия.

– Свяжитесь с генералом Нуром в форте Сагреша! – орет она. – Уведомите его о том, что произошло! Нам понадобится любая помощь, которую он сможет предложить! Как только он ответит, доложить мне немедленно! Даже если я приказала не беспокоить!

Шара потирает виски:

– Во имя всех морей, – бормочет она, – неужели обязательно так орать?

Шара очень довольна, что устранением последствий занялась Мулагеш, – в конце концов, это именно ее юрисдикция, и Шара может держаться в стороне на вполне законных основаниях. Но в глубине души она хотела бы, чтобы Мулагеш и ее солдаты просто покинули здание и оставили ее в покое.

Сигруд сидит в уголке и натачивает черный кинжал. Шкряб-шкряб, шкряб-шкряб… Настырный звук становится все громче, и вот он уже отдается эхом в Шариной голове.

– Это обязательно делать прямо сейчас? – спрашивает она.

Сигруд пытается скрести ножом потише.

– Че-то ты не в настроении…

– Я сегодня вечером чуть на мине не подорвалась, если ты не заметил.

Он пожимает плечами и сплевывает на лезвие:

– В первый раз, что ли?

– И мы спалили бесценное историческое наследие! – шипит она – не орать же про это громко.

– И что?

– А то! Я за все время службы так не лажала! А мне, знаешь ли, не нравится попадать впросак. Я к этому не привыкла. Да.

Шкрябанье замедляется – Сигруд думает.

– Это правда. Таких промашек мы еще не допускали.

– Это не одна промашка! Мы с самого приезда в Мирград промахиваемся! – И она залпом осушает чашку чая с видом моряка, опрокидывающего стакан виски.

– Зато опыт какой. Налажали, зато во время одной операции. Будем учиться на ошибках.

– Мне бы твой оптимизм, – мрачно отвечает Шара. – Я уже почти жалею, что сюда приехала.

– Почти?

– Да, почти. Потому что… хоть мы и по уши в дерьме, я бы все равно не доверила операцию другому агенту. Ты только подумай, что бы тут творилось, если бы приехала Комальта! Или Юсуф!

– А что, эти двое еще живы? Надо же, я думал, они уже давно на болт нарвались…

– Вот именно!

Она встает, подходит к окну и распахивает его:

– Мне нужен свежий воздух! Голова раскалывается от этого ора… – Она делает глубокий вдох, прислушивается и мрачно потирает глаза. – Даже на улицах орут! Нет мне покоя в этом проклятом го… – И тут она осекается. – Постой. Который час?

Сигруд тоже подходит к окну:

– Поздний. Слишком поздний для такого шума. – Он склоняет голову к плечу, прислушиваясь. – И они действительно орут. Ты не преувеличиваешь.

Шара оглядывает темные улицы Мирграда:

– Что происходит?

В ночи звенит еще один дикий вопль. Кто-то бежит по улице с бессвязными криками.

– Понятия не имею… – отвечает Сигруд.

Внизу Мулагеш свирепо диктует ответную телеграмму генералу Нуру: мол, нет, мы не были атакованы, потому что в таком случае надо было бы безопасников под суд отдать, но Нур должен действовать так, словно бы мы были именно что атакованы! И немедленно оказать помощь!

Шара открывает окно настежь. Со стороны реки доносится грохот. Над крышами взмывает облако белой пыли.

– Это что, здание сейчас обрушилось? – спрашивает она.

По улице снова бегут и вопят. В окнах зажигаются свечи, открываются двери. Человек высовывается и громко кричит: что случилось, что случилось? Наконец ему отвечают: «В реке! Чудище в реке!»

Шара смотрит на Сигруда. И с трудом выдавливает:

– Ч-что?..

И тут снизу раздается знакомый голос:

– Шара! – орет Мулагеш. – Тут какой-то дебил пришел! Тебя спрашивает, не уходит!

Шара и Сигруд ссыпаются вниз по лестнице. В коридоре стоят и жмутся Питри и офицер мирградской полиции. Полицейский очень нервничает.

– Посол Тивани, тут капитан Незрев из управления полиции Мирграда прислал человека, – говорит Питри.

– Гоните его в шею! – рявкает Мулагеш. – Мы и так по маковку в дерьме, еще с ними тут разбираться!

Шара безуспешно пытается успокоиться и не нервничать.

– Что у вас за дело?

Офицер сглатывает, по лицу его обильно катится пот.

– М-мы… эв-вакуируем все дома и здания на берегу реки. А поскольку посольство – приоритетный объект… – а мне, говорит весь его вид, не повезло с поручением, направили именно к вам, – нам нужно, чтобы вы немедленно покинули здание.

Мулагеш заканчивает с очередной телеграммой и оборачивается к ним:

– Одну секундочку, какого хрена? Никуда мы не пойдем!

– Ну… Капитан Незрев, он…

– Он хороший и добросовестный офицер, но не ему указывать, что нам делать, разрази его гром. Это территория Сайпура.

– Мы… губернатор, поверьте, мы в курсе, но… в общем, он настаивает, чтобы вы и посол немедленно эвакуировались.

– Почему? – спрашивает Шара.

Офицер начинает потеть с утроенной силой:

– Мы… мы… в общем, мы пока точно не можем сказать.

– Но это как-то связано с тем, что происходит снаружи?

Офицер неохотно кивает.

– Так что же происходит снаружи, не изволите ли сказать?

Полицейский явно колеблется: говорить не говорить? А потом плечи его поникают, как у человека, который готовится сообщить что-то крайне его смущающее:

– Там… в Солде… что-то есть. Что-то большое.