Клон-кадр - Павел Тетерский

— Просто когда люди влюбляются, с ними происходит главное: они хотят измениться. Они не хотят больше быть самими собой. Ты думал, что так происходит только с тобой, но со мной была та же история. Мы поступили одинаково: я хотела красивой жизни, а ты — движения. Я пожертвовала ради тебя своим, а ты своим. У нас были очень хорошие три года. Лучшие в моей жизни. Наверное. Но долго так продолжаться не могло. Просто пора возвращаться на круги своя, вот и все. Человек не может жить без своего я. Каким бы оно ни было…

Романтическое (потерпите, романтика скоро закончится) отступление. В один из наших первых вечеров я сказал ей: ты меня удивляешь. Уж и не помню, что она тогда сказала или сделала, да и не важно. Главное, что я сказал ей: хочу, чтобы ты меня удивляла постоянно. Не каждый день — каждый день это слишком часто, — но хотя бы раз в полгода. Действительно удивляла.

Так оно и пошло-поехало. Она меня и в самом деле удивляла — раз в полгода плюс-минус. По-настоящему (настоящее удивление: это когда вы узнаете что-то действительно новое о человеке, которого, как вы считали, вы знаете от и до). Я к тому, что: она продолжала меня удивлять даже после того, как наша с ней совместная жизнь закончилась. В отличие от меня, она умела держать обещания.

Ее тяга к красивой жизни во время нашего брака казалась номинальной и мечтательной. Никаких нажатий на тайные кнопки и прочих женских мерзопакостных хитростей — я имею в виду: не было всей этой дряни, когда они манипулируют вами у вас за спиной, а вы об этом даже не догадываетесь. Она просто мечтательно произносила: а вот бы «жука», а вот бы на какой-нибудь очень далекий остров в районе Таити, ну или из чего там еще состоит тяга к красивой жизни. Я любил эту ее теоретическую тягу — отчасти потому, что она так отличалась от стандартной тяги среднестатистического российского дебила. «Жук» — не джип, а остров в районе Таити — не Куршавель. Если вы не видите разницы, говорить не о чем.

В любом случае, ее фирменная мечтательность ни на минуту не заставляла меня подумать о том, что она реально страдает от отсутствия воплощения своих желаний. Я хочу сказать: они были такими отвлеченными и красивыми, что сама идея их воплощения казалась чем-то нереальным.

На самом деле, как выясняется, она страдала. Так же, как я страдал от отсутствия свободы передвижения (и отсутствия движения). Только я (опять-таки) оказался более тупым и бронебойным. Слишком замороченным на себе, чтобы разглядеть суть вещей.

Русская мечта: еще более тупая вещь, чем американская. Хотя бы потому, что американская хоть как-то связана с Голливудом — пусть декадантским и обкокаиненным, но все же до сих пор не утратившим остатков ауры хотя бы минимальной (творческой) одухотворенности, — и розовым «кадиллаком», напрямую ассоциирующимся не только с богатством как таковым, но и с рок-н-роллом. Русская же мечта лишена даже этой (пусть даже трижды псевдо-) ауры. Никакого творчества и рок-н-ролла, только бабло и престижное положение в обществе. Розовый «кадиллак» в России я видел всего пару раз: на выставке «Автоэкзотика» и в рекламе херового на вкус мороженого от «Талосто». По-моему, это была одна и та же машина.

Я к тому, что: ее мечта не была русской, как ни крути. Она не имела никакой национальной принадлежности и вообще никакой принадлежности. Оставаясь мечтой о красивой жизни (то есть — априори банальностью), все-таки она была ее собственной мечтой. В которую не вписывался я, зато очень здорово вписался Ролан Факинберг.

Мечта вообще: очень романтическое понятие. Только как быть, если в вашей мечте нет места самому главному элементу романтики — любви до гроба? Получается несостыковка. Вся жизнь состоит из несостыковок. Не у всех, разумеется, но у меня — точно.

А еще: как оказалось, у нее.

Я выбрасываю в окно наполовину выкуренную сигарету (последнюю в пачке), вслед — саму пачку. Мягкую пачку «LD» (цветовая гамма: не красное на белом, а белое на красном), которую уже несколько минут судорожно мял в руках. Пытаюсь перебить:

— Это как раз тот personal Satan, о котором я тебе говорил. Мое «я». Если бог есть любовь, а я неспособен на нее — значит, я не от бога, но от дьявола. Все очень просто. Гораздо проще, чем люди привыкли думать. Кто не с нами, тот против нас — еще один главный, хотя и не особо афишируемый, слоган христианства.

— Опять навязки, — улыбается она. — Даже не знаю: с одной стороны, мне так хочется, чтобы ты оставался с ними, а с другой — нельзя же себя так накручивать. Дай мне мои сигареты из бардачка, пожалуйста.

Я открываю бардачок (в бардачке — стандартный набор: карта Москвы, карта Подмосковья, пара заколок, телефонная карта (зачем???), горстка мелочи и несколько тряпок для протирки стекол), протягиваю ей все те же странные утонченные сигареты (название: так и не удосуживаюсь посмотреть). Одну — попутно — вытаскиваю себе:

— Не возражаешь?

— Да ради бога. — Она жмет пальцем на прикуриватель. Теперь он будет греться — что-то около минуты. Может, чуть меньше.

— Нет никакого персонал сатана, — продолжает она, спустя сорок секунд и прикурив. — Есть просто ты, понимаешь? Человек, который делает, что ему хочется. И который, как ни крути, не способен ни на что другое.

Пробка каким-то неведомым образом начинает рассасываться: что-то убрали — то ли столкнувшиеся тачки с проезжей части, то ли мусора-регулировщика с ближайшего перекрестка. Отсюда не разглядеть. Мусор на перекрестке — одна из основных причин пробок. Я давно заметил. Стоит только поставить его посреди улицы с этой идиотической полосатой палкой — и добро пожаловать в настоящую московскую пробку. Хотя, казалось бы, ничего сложного: надо всего лишь навсего выполнять функцию сломанного светофора. Но куда там — они неспособны даже на такие простейшие действия. У них меньше мозгов, чем у светофора — такое вот наблюдение.

Она жмет на акселератор, и за моей спиной раздается уже подзабытый стрекочущий звук мотора. Не стоит ей так сильно газовать. А может, и стоит. Все-таки «жук» — это «жук», он должен обращать на себя внимание.

— Но подожди, подожди. — Я качаю головой. Наблюдение краем глаза: мое отражение — половина лица (правая щека, половина щетинистой бородки и глаз, затененный козырьком бейсболки, которую я снова (автоматически) нацепил уже и не помню когда) начинает судорожно мелькать в круглом зеркальце, как раскадровка мультфильма, пущенного на маленькой скорости: я действительно какой-то мультяшный, не взаправдашний. — Тогда получается, что если мне вдруг захотелось откатать в зад маленького мальчика, я тоже — всего лишь человек, который делает, что ему хочется, и, как ни крути, не способен ни на что другое? Так, да? Получается философия продвинутости?

Она снова улыбается (искренне: она всегда улыбалась искренне):

— Не грузи.

Стандартная отповедь. На все случаи, когда предмет разговора выходит из-под контроля. Основная идея: надо меньше морочиться, парень, и радоваться, что тебе не хочется откатать в зад маленького мальчика. Вот если бы захотелось, тогда все было бы сложнее.

В принципе, я согласен. Лезть в дебри без особой на то необходимости мало кому приносило пользу. Я знал много людей, которые любили это дело — все они заканчивают одинаково. Ущербные джанки с буддийскими спичками и арбатские лузеры с четками — не самый плохой вариант.

Мне вдруг становится понятно, почему этот придурок так осел у меня в мозгу. Он очень похож на меня самого. В некоторых аспектах.

Один из этих некоторых аспектов: я тоже привык сложно объяснять простые вещи. Только без всякой мистики и буддизма.

Я сложно объясняю: семейную жизнь (я называю ее взаимным энергетическим вампиризмом), шоу-бизнес (я называю его массовой дебилизацией), хайтек (я называю его оккультным знанием) и работу в хорошей, перспективной компании (я называю это подставлением задницы и разрешением использовать себя в качестве манипулируемого субъекта).

Я сложно объясняю патологический успех шоу Ролана Факинберга «Деньги — говно!» на российском телевидении. Я называю это квинтэссенцией массового интереса в анально зафиксированном обществе.

На самом деле на вещи надо смотреть проще. Наверное.

— Ладно, ладно. Не хотел тебя загрузить. Наверное, ты права. Наверное, надо просто ловить ситуацию за хвост и не задавать лишних вопросов. Не искать во всем универсальных принципов. Скажи мне только одно. Я никак не могу понять — уже пять минут думаю и никак не въеду: как ты могла жить со мной три года, зная про все это дерьмо?

Жена Ролана Факинберга перестраивается в левый ряд и сворачивает на какую-то богом забытую (хотя и довольно широкую) улицу со сталинскими домами. Странно, но здесь, в паре десятков метров от гудяще-зудя щей пробки, нет никакой цивилизации. Я имею в виду: вообще никакой. Ни машин, ни пешеходов. Приятно, что такое до сих пор встречается в центре Москвы.