В поисках христиан и пряностей - Найджел Клифф

Флотилия подняла паруса в пятницу 5 октября. Когда корабли ушли настолько далеко, что стало ясно, что они уже не вернутся, узник рассказал наконец правду. Возможно, ему надоело сидеть прикованным на баке, где заточение делалось втройне неприятным от соленой воды, которая через него перекатывалась, и от подъема и опускания якоря рядом с ним, и того, что матросы ходили сюда справлять нужду. Время притворства миновало, заявил он. Он действительно состоял на службе у правителя Гоа и находился при дворе, когда пришло известие, что чужеземцы заблудились у побережья и понятия не имеют, как попасть домой. Его повелитель знал также, что в погоню послали множество лодок, и не желал, чтобы добыча досталась его соперникам. Он послал слугу заманить чужеземцев в свою страну, где они были бы целиком и полностью в его власти. Он слышал, что христиане храбры и воинственны, а он нуждался в подобных людях для бесконечных войн, которые вел с соседями.

Да Гама не смог покинуть Индию в тот момент, который выбрал сам, и его люди страшно за это поплатятся.

Крепкий постоянный бриз зимнего муссона еще не достиг широты, на которую с трудом вышли путешественники. Снова и снова циклоны уносили и забрасывали в мертвый штиль корабли. Октябрь сменился ноябрем, ноябрь – декабрем, а суши не было и следа. Жара стояла невыносимая, провиант подходил к концу, вода загнивала и тоже была на исходе. Вскоре вернулась терзать истощенных моряков цинга. Пассажир в одном более позднем португальском плавании живо описывал быстрое наступление недуга и вызванную им панику. Колени у него, писал он, съежились настолько, что он не мог их согнуть, ноги и икры почернели, как при гангрене, ему раз за разом приходилось прокалывать кожу, чтобы выпустить похожую на патоку загнившую кровь. Каждый день он, привязав себя веревкой, перегибался через борт и, взяв маленькое зеркальце, ножом прорезал загнивающие десны, распухшие настолько, что стало невозможно есть. Срезав плоть, он промывал рот мочой, но на следующее утро десны воспалялись не меньше прежнего. Учитывая, что недуг охватил десятки моряков, он оказался на корабле смерти:

«Множество умирали каждый день от него [недуга], и нельзя было видеть ничего, помимо тел, брошенных за борт, и большинство умерли без помощи, многие за сундуками, где глаза им выедали и подошвы ног обгладывали крысы. Другие умерли на своих койках, ведь когда им отворяли кровь, они после шевелили руками, и вены у них отрывались, и кровь вытекала. Часто бывало, что, получив паек, который составлял пинту воды, и поставив этот паек рядом с больными, товарищи похищали потом у несчастных их толику воды, пока они спали или лежали отвернувшись. Иногда под палубой, от темноты не видя друг друга, они дрались между собой и наносили друг другу удары, если ловили кого за кражей их воды; и потому часто случалось, что виновных лишали воды, и, не имея ни глотка, они умирали жалкой смертью, и никто не помогал им даже самой малостью, ни отец сыну, ни брат брату, так заставляла сия жажда каждого человека обкрадывать своих товарищей» [406].

Терзаемые болью, вдали от дома десятки простых людей умерли страшной смертью через несколько дней после появления первых симптомов. Конец приносил облегчение. Им говорили, что как крестоносцы во имя Христово они скончаются не запятнанные грехом. Их глаза жмурились на ослепительный свет, их манила жизнь более сладкая там, где нет места страданиям. Товарищи выбрасывали их тела за борт со все меньшими церемониями по мере того, как все больше становилось заболевших.

В тропическом зное уцелевшие стали жертвами новых болезней. От лихорадок они дрожали и бредили. На зараженной коже разрастались абсцессы и опухоли. Ядовитая плесень заразила хлеб [407] и вызывала рвоту и понос, за которыми следовали мучительные спазмы, галлюцинации, мании и, наконец, сухая гангрена, водянка и смерть. Одним из самых страшных заболеваний было то, которое, по сообщению одного путешественника, «высыпает на ягодицах как язва и вскоре заполняется червями, которые проедают [тело] до самого живота, и потому [люди] умирают в большом несчастии и мучениях; не существовало лучшего средства от этой болезни, – добавлял он, – нежели сок лимона, которым смазывают седалище, ибо он препятствует червям там разводиться» [408]. На борту корабля уединения не существовало, теперь исчезло и человеческое достоинство.

К Рождеству на каждом корабле осталось всего по семь-восемь матросов, достаточно крепких, чтобы им править. Мало кто верил, что протянет дольше, и железная дисциплина, которую строго внедрял Васко да Гама, наконец рухнула. Люди криком взывали к святым, клянясь исправиться, если будут спасены, и моля пощадить их жизни. Они требовали, чтобы командор вернулся в Каликут и отдался на волю Господа, ибо это лучше, чем гнить в открытом море. Да Гама и его капитаны утратили всяческое представление о том, где находятся, и в отчаянии наконец согласились повернуть – если позволит благоприятный ветер.

В самый последний момент погода переменилась, а с ней и удача экспедиции. «Господу в его милосердии было угодно, – записал Хронист, – послать нам ветер, который за шесть дней принес нас к суше, и тому мы обрадовались так, как если бы увидели саму Португалию» [409].

Было 2 января 1499 года. Еще несколько дней, в лучшем случае пара недель, и по безжалостной голубизне океана дрейфовало бы три корабля-призрака.

К тому времени, когда потрепанная флотилия приблизилась к побережью Африки, спустились сумерки. Бросив якоря, португальцы на следующее утро отправились на разведку берега, «дабы узнать, куда привел нас Господь, ибо не было на борту ни штурмана, ни другого человека, который мог бы определить по звездам, в каком месте мы находимся» [410]. Насколько хватало глаз, между бескрайними просторами неба и моря тянулась монотонная тонкая зеленая лента растительности.

Разгорелся спор. Кое-кто был уверен, что они все еще в трехстах лигах от суши, среди каких-то островов у побережья Мозамбика [411]; один из пленников, которых они взяли там много месяцев назад, рассказывал, что эти острова очень нездоровое место и там свирепствует цинга, что казалось чересчур уж заумным.

Не успели утихнуть споры, как вахтенные разглядели впереди город. Это оказался старинный сомалийский порт Могадишу, который некогда был главной отправной точкой исламской экспансии на побережье Восточной Африки. Высокие дома окружали величественный дворец, внешние стены которого охраняли четыре башни. В измученном своем состоянии путешественники решили не испытывать удачу и, дав знать о своих намерениях несколькими залпами из бомбард кряду, продолжили свой путь вдоль побережья на юг.

Два дня спустя корабли дрейфовали в штиле, когда из ниоткуда налетела буря и сорвала снасти «Сан-Рафаэла». Но им были уготованы и новые беды: пока немногие здоровые моряки занимались починкой, застрявшую флотилию заметили пираты. С близлежащего острова [412] на португальцев надвинулось восемь вооруженных лодок, но канониры бросились к пушкам, и огонь заставил пиратов поскорее убраться в свой городок [413]. Ветра – возможно, к облегчению матросов – не было, а потому командор приказал за ними не гнаться.

Наконец 7 января дозорные заметили знакомый залив Малинди. Даже – и особенно – в таком отчаянном положении да Гама не рискнул пристать в порту, и корабли бросили якорь на некотором расстоянии от города. Султан тут же прислал большую группу сановников их приветствовать, и те привезли с собой послание мира и дружбы и подношение в виде баранов и кур. Командора тут давно ждут, любезно говорили африканцы.

Да Гама отправил неизменно надежного Фернана Мартинса на берег в лодке султана с настоятельным наказом раздобыть как можно больше лимонов и апельсинов. Цитрусовые прибыли на следующий день вместе с другими разнообразными фруктами и большим количеством воды. Султан приказал своим мусульманским купцам навестить чужеземцев и предложить им кур и яйца. Для наиболее тяжелобольных было уже поздно: многие из них умерли в виду Малинди и были похоронены там.

Ужасы плавания смягчили Васко да Гамы, и он был потрясен добротой, которую проявил к нему и его людям султан, когда они отчаянно нуждались в помощи. Он послал ему подарок и через арабских переводчиков умолял дать ему слоновий бивень, чтобы представить королю Португалии. В знак дружбы между двумя странами – такой, который будет явно виден их врагам, – он также просил разрешения установить на берегу колонну с крестом [414]. Султан ответил, что из любви к королю Мануэлу выполнит все, о чем его просят. Он подготовил отличное место для колонны – перед самым городом и рядом со своим дворцом – и вместе с обещанным бивнем послал мальчика-мусульманина, который исполнительно заявил, что ничего в жизни так не желает, как попасть в Португалию.