Утро под Катовице (СИ) - Ермаков Николай Александрович

Ильин, живой?

Да!

Фролкин?

Рука… — раздалось в ответ, голосом, полным боли.

Сазонов?

Живой!

Прикрывайте меня, здесь один финн остался, я его гранатой достану!

Тут с вражеской позиции раздался отчаянный крик:

Нет граната! Мой сдаться!

Выходи, суоми! Руки вверх! Или жди, падла, гранату!

После моих слов с криками:

Сдаться, сдаться! Не стрелять! Нет граната! — из-за дерева появился финн с поднятыми руками.

Бегом сюда! Ко мне быстро! — скомандовал я противнику двумя фразами, надеясь, что он хоть что-то поймет, раз по-русски немного кумекает.

Тот, к своему счастью, сообразил, что от него требуется, и побежал в нашу сторону, высоко поднимая ноги и держа руки поднятыми.

Сазонов, вяжи его и тащи к Петрушину, Фролкина туда же, пусть перевяжет, потом догоняй нас!

Есть!

Ильин, бери финский автомат! Разберёшься?

Есть! Постараюсь!

Перебежками вперёд! — скомандовал я себе и Ильину, после того как Сазонов связал руки пленному.

Стоило лишь пробежать по снегу около ста метров и спрятаться за деревом, как я увидел бегущего мне навстречу солдата неизвестной принадлежности в маскхалате и с «дегтярем» в руках. Наличие у приближающегося воина советского пулемета, вызвало у меня определенные сомнения и я, предварительно прицелившись, крикнул погромче:

Эй, ты кто такой?

Пулеметчик после моих слов рухнул в снег и дал очередь наугад в мою сторону. Обидно как-то — я ведь поговорить хотел, а он… как в душу плюнул… Выстрелив невежливому финну в голову, я откатился за дерево. Вовремя. В том месте, где я только что находился, от дерева отлетели щепки, выбитые точным выстрелом. Поёжившись от внезапно пробравшего меня нервного холода, я крикнул:

Ильин, осторожно, здесь снайпер!

Потом, прикинув его местонахождение, я пополз назад и левее, чтобы сперва спрятаться за другим деревом, а потом, прикрываясь кустарником, уйти ещё дальше в сторону, чтобы с нового места попытаться вычислить позицию снайпера. Однако, как только я отполз на пару метров, то увидел ещё одного вражеского солдата, перебежками пытающегося обойти нас с фланга. Пришлось стрелять не целясь из неудобного положения, но — попал! Понимая, что моё местоположение засвечено, я с места рванулся вперёд, к спасительному дереву. Сзади щёлкнуло два выстрела, раздался треск автоматной очереди (наверное Ильин), на последнем метре мне обожгло бок, и в конце концов, я рухнул за дерево. Курва! Попали! Лихорадочно ощупав место ранения, я поставил предварительный диагноз: ранение по касательной в области четвертого ребра слева. Требуется перевязка, а ещё лучше зашить, но как тут?..

Занятый мыслями о своем ранении я не сразу сообразил, что больше не слышу стрельбы, не только поблизости, но и вообще в пределах слышимости.

Ильин?!

Я! — раздался бодрый голос с правого фланга.

Что там?

Не знаю, тишина…

Дебил! Я и так знаю что тишина! Куда финны подевались? Так, спокойно! спокойно, пся крев!

Сазонов?!

Я! — этот, как и должен, слева.

Что у тебя?

Ничего!

Сделать по выстрелу, сменить позиции, если тихо, смотрите, чтобы с флангов и тыла не обошли!

После моих слов справа прострекотала короткая очередь, слева грохнул выстрел, но со стороны финнов никакой реакции не последовало. Я высунул из-за дерева каску, надетую на ствол винтовки, помахал — ноль реакции. И что делать дальше? Финны отступили? Или обходят? Голова взрывается от напряжения, острая боль в простреленном боку, душа воет от страха, который, исчезнув в разгар боя, теперь вернулся и давит, заставляя пальцы дрожать мелкой дрожью и рисуя в воображении картины то моего остывающего трупа с простреленной головой, то мучительную, растянутую на несколько дней смерть от пули в живот. От этих гипнотизирующие реалистичных, ужасающих до глубины души картин, внезапно накатывает паника и хочется вскочить и бежать отсюда куда глаза глядят. Удерживаясь на последних остатках воли, я хватаю пригоршню снега, и размазываю её по лицу, щедро запихивая за воротник, чтобы попало на грудь и спину. Отпустило… Чёрт!

Понимая, что далее так лежать бессмысленно, я крикнул:

Сазонов! Ильин!

Я!

Я!

Иду вперёд, вы прикрываете!

По хорошему, следовало бы послать вперёд кого-то из бойцов, но я ведь в центре, так меня оба могут прикрыть. Поэтому придётся всё делать самому. Перекатившись в сторону, я на максимальной скорости бросился вперёд и рухнул за ближайшим деревом. Тихо. Идём дальше.

После третьей перебежки, я заняв позицию, скомандовал:

Бойцы, перебежками вперёд!

В ответ на это спереди, оттуда, где должны были быть финны, раздался крик:

Эй, кто там впереди? Наши что ли?

Не скрывая радости, я крикнул:

Пограничники! А Вы?

Тоже! Ты из какого взвода?

Из первого!

Тут раздался возглас Ильина:

Ваня! Пронин! Ты что ли?!

Ну я! А ты кто?!

Чё, не узнал?! Я Прохор, Ильин!

Вот мать твою через коромысло и якорем сверху! Не узнал! Долго жить будешь! Так значит наши?!

Только не вылезать и без объятий, — я громкой командой приглушил их восторг, — Здесь ещё могут быть и финны, и мины, Ильин, осторожно сближайся с Прониным и обследуйте здесь все, трупы проконтролировать выстрелами с пяти метров в голову, они могут притворяться или быть заминированы, перед выстрелом кричать «контроль». Сазонов, осторожно назад за пленными и обозом. Я проведу контроль и осмотр здесь.

Проведя таким образом инструктаж на пределе голосовых связок, я двинулся назад, вспоминая, где были убитые мной финны. Первым делом проконтролировал и осмотрел пулемётчика. Потом осторожно двинулся дальше. Автоматчика проверил Ильин, когда брал автомат, так что мне оставалось найти только двоих. Увидев лежащее на спине тело, я крикнул: «Контроль», — и выстрелил в голову, хотя по положению и так всё было ясно. Потом, обшарил труп и, не найдя ничего интересного, дошел-таки до автоматчика, оказавшегося сержантом, и обнаружил у него во внутреннем кармане маленькую, граммов на двести, фляжку с водкой. То что надо. Сделав два глотка для успокоения расшатанных нервов, я крикнул:

Сазонов!

Тута я!

Дуй сюда с обозом, пленными и Петрушиным!

Есть!

Нет, похоже, два мало, добавил ещё четыре глотка. Теперь нормально. Пока ребята не подошли, я продолжив обыскивать труп финского сержанта, обнаружил у него под курткой кобуру с пистолетом ТТ и запасной магазин. Сунув находку в свой вещмешок, я сделал ещё один глоток из фляжки и, помахав группе товарищей в веселеньких белых халатах, сел на успевший окоченеть труп (ну не в снег же садится!) И принялся разоблачаться. К моменту когда бойцы с пленными подошли, я уже разделся до пояса и, вытащив из подкладки шапки нитку с иголкой, тщательно протер их водкой, и протянул Петрушину:

Шей!

Тот удивлённо захлопал глазами:

Я не умею!

Чё тут уметь, мать твою!.. — разозлился я.

Правильно этого придурка в тылу оставил, трусоватый он какой-то.

Давайте я! — Сазонов взял у меня из руки иголку, а я сунул в рот ветку и плеснул водкой на рану.

Боец, присев рядом, за пару минут наложил три шва, после чего я выплюнул пожеванную ветку. Терпимо. Боялся, больнее будет. Потом допил остатки водки и оделся. Тут из-за деревьев появились двое красноармейцев в шинелях и направились в мою сторону. Когда они подошли ближе, я узнал в одном из них своего горьковского земляка — Петренко. Тот подойдя ближе, бросился было ко мне обниматься, но я его остановил:

Тихо, тихо! Я ранен!

Мой товарищ остановился с разведёнными в стороны руками, с его лица сползла радостная улыбка:

Куда? Как? Перевязал? — посыпались вопросы от товарища.

Царапина, уже зашили, до дому дойду… Что у вас тут за дела?

А-а, — он в сердцах махнул рукой и повернувшись к бойцу, пришедшему с ним, приказал:

Малович, показывай дорогу ребятам! А мы с комотом за вами…

Сазанов! Там ещё один непроверенный финн, — я махнул рукой, показывая направление, — Проконтролировать, забрать документы, вещи и оружие!