...Имя сей звезде Чернобыль - Алесь Адамович

К ним подходят, оценивающе рассматривают покупки. Многие тут же направляются в магазин.

А две женщины, явно деревенского вида, решили смыть с себя дорожную пыль, благо вода мыльная и течет прямо у тротуара. Одна резиновые сапоги моет, а вторая разулась и ополаскивает ноги. В авоськах белый хлеб, колбаса. Одна из женщин ухитряется: и мыть ноги и откусывать от батона.

По улице, по тротуару ловко и рискованно проносятся молодые парни, девушки на роллингах, разгоряченные, занятые лишь собой.

А в отдалении в небе висит какая-то муть, грязь, уже вроде бы привычно, что-то висит, как дымок где-нибудь над Этной. Время от времени пролетает в ту сторону вертолет. И птицы, там почему-то полно птиц.

Но в какой-то момент что-то произошло, изменилось. Улица, вся — все лица, головы, глаза — повернулась в одну сторону. Туда. А там — черный, смолисто-тяжелый столб дыма. Вытянулся, высоко встал, подпирает мутное небо.

— О, Господи, опять!

— Вот так люди в войну горели, — говорит старая женщина с авоськой, которая мыла ноги. — Дым вот такой черный. И мятный, аж спать хотелось… Людей живых жгли.

— Каких людей? — кричит на нее человек в шляпе. — Это графит загорелся. Так только графит горит.

— Сволочи! Во, устроили! — Чей-то голос.

— Графит пока сам не выгорит…

— Так вот горели! — женщина всё о своем.

Аня с ужасом смотрит на черный, как из трубы крематория, дым. Там висит вертолет. А над ним туча любопытствующих ворон.

— Песок сыплют, — объясняет молодой парень с роллингами под мышкой. — У речного причала берут. А что ему песок — как слону дробина!

— Раз графит, — размышляет человек в шляпе, — значит, что? Значит, реактор поврежден? Вскрыт? Как же тогда город?

Глядит на толпы людей.

— Значит, реактор?

11. На фоне черно-дымящего реактора, город с его домами, детскими площадками, парками, улицами, рекой, людьми, всё еще не понявшими до конца, что произошло и как переломилась их жизнь, представления не имеющими, какие и где ведутся о них, о городе, АЭС, об их судьбе споры, принимаются решения, верные и ложные, губительные или спасительные, на фоне всего этого — Голоса. Радио и телефонные Голоса, советские и заграничные, перебивающие друг друга, обличающие, оправдывающиеся, укоряющие, уверенные в своей правоте и неправоте всех остальных, правдивые, лживые — всякие. (Радиоголоса — из старых записей, апрель-май 1986 года, документальные.)

А это телефонные переговоры:

— … Так все-таки пожар или взрыв?

— Да нет, даже стекла в соседних зданиях целы.

— Стекла уже в Москве дрожат. От вашего вранья. А вот Правительственная комиссия доложила: взорвался реактор.

12. —… Какая температура?

— Растет.

— Сколько?

— 1200. А точнее — 1205.

— Сколько?

— Перевалило за 1200.

— Вы даете себе отчет, что произойдет, если?..

— Делаем, что только возможно.

— Что нужно, требуйте?

— Азот. Много азота. Будем пытаться охлаждать дутьем. Будем задувать азот.

А город Припять живет всё еще дочернобыльской жизнью. Хотя на горизонте, как Этна, дымит, дышит угрозой, может быть, смертью, казавшийся навеки прирученным «мирный атом», «самый чистый из всех источник энергии»…

Вертолет завис над АЭС, сбрасывает мешки с песком. Люди смотрят, Аня тоже. Не знает она, что это песок на могилу ее Кости. Не знает, но возможно, что догадывается…

13. Аня снова в своей квартире. То на балкон выйдет, смотрит, слушает вечерний город, постоит возле телевизора, на кухню пошла, включила приемничек — нет, ничего, и никто не сообщает. Соседка в дверь позвонила, не заходя, спросила:

— Ну что? Ничего? Это я в магазин выбегала, и, думаю, может, что-то уже сообщали.

От порога смотрят телевизионную передачу «Время».

— Что слышно о Косте, не позвонил?.. Из соседнего дома парень хотел на своей машине в Киев съездить, его брата, пожарника, тоже увезли. Так знаете, машины не выпускают из города. Милиция на дорогах.

— Не выпускают? — не понимает Аня.

Аня осталась наедине со своим всем. С тем, кого у нее, возможно, уже и нет. И с тем, кому еще быть.

— Ну вот, мой сынок дорогой, вот в какое нехорошее время мы захотели тебя увидеть! И почему мы с папкой так уверены, что это ты, а не девочка, доченька? Но это все равно. Где, где наш папочка, где он сейчас?..

Снова заглянула на минутку соседка.

— Не буду заходить. Ой, у Прохоренко несчастье! Умер их старик. Лежал пластом пять лет, и надо же, чтобы именно теперь…

И тут же убежала. Странное существо, видимо, из тех, для кого общая беда-тревога — как быстрое течение для форели: легче дышится.

Аня не знает, как заглушить свое беспокойство. Достала из шкафа фотоальбом и села к столу. Ревет за окном вертолет, таща за собой направленный к земле столб света — прожектор.

На столе множество фотографий и на всех, где есть Костя, он обязательно смеющийся, озорующий. Вот эта: опрокинулся на траву, лохматая собака облизывает его лицо, а он обхватил ее и хохочет.

Вдруг голос из телевизора:

— «В Чернобыле на атомной станции произошел пожар. Последствия ликвидируются».

И ничего больше. Аня вслушивается. А на фотографиях — радостный Костя.

Уже и на полу и на диване фотографии, как осколки чьей-то жизни. По ним заметно, как хозяйка то за столом сидела, то на диван переходила, то у подоконника стояла. Какой-то дребезжащий звук на кухне, как бывает, когда включается местное радиовещание. Голос очень бодрый, женский: «Внимание, говорит радиоузел города Припять. Граждане, в связи с аварией на АЭС и опасностью заражения местности объявляется временная эвакуация населения города Припяти. Взять с собой на три дня продукты и предметы первой необходимости. Иметь с собой только ручную кладь. Эвакуация временная, на три дня. Транспорт прибудет 27 апреля, время — 10 утра. Автобусы подойдут к каждому дому, ждать следует у подъездов своих домов. Мера чисто профилактическая, непосредственной опасности нет».

Выключилось радио. Тишина на какой-то миг и тут же голоса, выкрики на балконах.

— Вы слышали?

— Мужчины, о, Господи, бросьте вы свое, дурацкое домино! Тут радио сообщило. Эвакуация!

— Какая еще эвакуация? — голос снизу, со двора. — Придумают!..

Аня медленно обошла свою небольшую квартирку, как бы уже зная, что навсегда расстанется не только с нею, но и с тем, что с нею связано. Остановилась перед зеркалом, но не посмотрелась, а погладила его, провела ладонью, как по собственному или чьему-то лицу.

И вдруг как бы дошло до нее услышанное: выкатила из-за ширмочки детскую коляску и начала швырять в нее свои платья, белье, его костюм положила, ботинки новые мужские. Сняла с буфета и положила в коляску куклу. Распахнула холодильник, забитый предпраздничными запасами продуктов, выкладывает их на стол, вытащила из морозилки мясо, несет его в коридор к мусоропроводу и швыряет туда, бутылки с молоком туда же. Слышно, как бутылки грохаются о железо, падают вниз по трубе. Грохот сплошной стоит — соседи тоже швыряют что-то.

Села к столу, рассеянно смотрит на разбросанные фотографии. Вдруг вода хлынула, потекла по лицу Кости. Испуганно отдернула руку и только теперь опрокинула стакан с остывшим чаем. (С нею такое будет теперь происходить постоянно: сначала результат, а уже потом действие — причина. Звон разбившегося зеркала и только потом видим, как рушится, сползает на пол стекло, зеркало слепнет. Или: голос кукушки и только потом кукушка выскакивает из старинных часов. И тому подобное. В мире что-то поменялось местами.)

Под балконом шум какой-то, хриплый голос магнитофонного Высоцкого: «Спасите наши души, мы бредим от удушья, спешите к нам…»

Аня смотрит не туда, не вниз, взгляд ее задержался на окошке в доме напротив. Там совершенно нагая женщина рассматривает себя в зеркало. Себя, свои длинные волосы, пропуская их сквозь пальцы. Как бы прощаясь с чем-то…

А внизу, во дворе странное движение, перемещение не то людей, не то всего лишь теней. Плотный круг из парней и девчат, а к нему и от него — парами подходят или отходят, удаляясь в ночь. И все в каком-то сомнамбулическом ритме. И на всем отсвет далекого зарева. И какое-то странное свечение.

Неодобрительные голоса с балконов:

— Тут такое, а они чем занимаются!

— Гляди, как сплелись! Стыда не осталось!

— Не трогай ты их. Бедные наши дети. Ты не знаешь, что их ждет.

— Да им лишь бы обжиматься, ничего другого не умеют! В окне напротив все та же рассматривающая себя нагота,

печально-целомудренная, прощающаяся с чем-то, что вот-вот исчезнет, пропадет…

14. У лифта сбилась толпа жильцов дома. С колясками, сумками, много маленьких детей. А у детей постарше тоже или сумка или узелок. А нет — так кошка или клетка с птичками. Дверь в ближайшую квартиру настежь, там кто-то пытается плакать, начнет и тут же обрывает причитания, что-то такое происходит, о чем люди помнят даже у этого лифта, который их увозит из налаженной жизни.