Любовь моя Ана - Софья Асташова

А психолог отвечала:

– Будет. Будет. Будет радовать. Надо подождать.

Довериться и подождать.

Ремиссия – это слово такое объёмное, такое основательное, слишком основательное для меня. Я не могла к нему привыкнуть. Меня прожигал стыд, когда я примеряла на себя фразу «у меня ремиссия». Не из-за того, что это не совсем правда, а потому, что я предавала Ану.

На какой-то краткий миг, который убедил меня лечь в стационар, я поверила, что излечение возможно. Пятьдесят процентов случаев удачного ухода в ремиссию из анорексии. Статистика показывает, что шансы у нас – у меня и Аны – равные. Сейчас я признаюсь, что никогда в него не верила. Я не верила, что эта болезнь лечится. Точнее, верила, что она не лечится. Пустив её в себя однажды, уже не сможешь от неё освободиться.

Когда я только начала болеть, даже врачи не верили в эту болезнь или ничего не знали про неё. Ещё не было клиник, которые лечили бы расстройства пищевого поведения.

– Тебе надо просто нормально поесть, – говорили мне. – Хватит страдать ерундой. Просто поешь, и всё пройдет.

И они были по-своему правы. От анорексии одно лекарство – еда. Но самое сложное в борьбе с анорексией – это мотивация. Захотеть вылечиться и поверить, что это возможно. Это вовсе не так просто, как может звучать.

– Мне кажется, что я хочу болеть. Мне нравится болеть, – говорю я психологу.

Это капитуляция. Огромные горячие слёзы скатываются по щекам, и я радуюсь, что ещё могу плакать. Моя здоровая часть плачет. Слёзы – это извинение за то, что я такая безнадёжная пациентка. Психолог столько для меня делает. А я прямо сейчас, произнеся наконец слова, которые рвались наружу, – «я хочу болеть!» – снова обретаю весь тот мир, который у меня отобрали.

Я испытываю облегчение, как от возвращения домой после длительного отпуска или командировки. В здоровой жизни я чувствовала себя незваным гостем. Не хватало какой-то одной важной части. Самой важной несущей стены.

Я весила 47 килограммов, когда выписывалась из стационара и считала, что жизнь окончена – отныне только боль существования. Теперь я вешу 55 и со слезами вспоминаю то счастливое время, когда весила на восемь килограммов меньше.

Я уже пересекла половину пути, а затем внезапно осознала, что ехала не в ту сторону. С удивлением понимаю, что всё это время, не сознавая её постоянного присутствия, жила надеждой, что когда-нибудь снова смогу похудеть. Цифра на весах окончательно уничтожает всякую надежду. Меня одолевает полный, всеобъемлющий страх и отчаяние. Сейчас у меня уже не осталось на это сил. Я закончилась.

Я ждала консультацию, когда слева от меня легла тень. Я подняла голову и увидела фигуру в конце коридора. Она закрывала собой весь проход. Её растопыренные ноги и руки устрашали. Она пошла, и, казалось, от неё исходят волны ярости. Я старалась не смотреть на неё, но не могла оторвать взгляд. Медленно, маленькими шагами, переваливаясь с бока на бок, она направилась в мою сторону.

За то время, что она поравнялась с кабинетом врача, я успела рассмотреть её, привыкнуть к её виду и прийти к мысли, что мы не так уж и отличаемся, что мы в одной весовой категории. Ну и что, что она весит в четыре раза больше меня? Я была уверена, что выгляжу примерно также.

До скольких бы килограммов ты ни похудела, ты не сможешь сохранить вес. Однажды меня разнесёт до двухсот килограммов плюс. Я знала это всегда. Об этом я и рассказала своему психологу. Она внимательно меня выслушала, но не удивилась. В её глазах стояла печаль то ли за меня, то ли за ту девушку.

Я плачу. Думала, выплакала уже всё, но нет.

– Что сейчас с вами происходит? Вы боитесь? – спрашивает она.

Я чувствую, как мои брови хмуро сдвигаются к переносице. Глотаю вставший в горле комок и пытаюсь пожать плечами.

– Я боюсь, что никогда не смогу похудеть. У меня больше нет сил. Я закончилась.

– Это страх. Да, вы очень боитесь. Но выход есть. Знаете какой?

– Какой?

– Нужно идти в свой страх. Только так. Я понимаю, страшно, но надо идти туда.

Я смогла вообразить выход. Заманчиво и страшно – так бывает, когда стоишь у глубокой пропасти. Я должна его найти. Я повторяла попытки найти выход. И снова застревала. И снова повторяла.

Пироги с котятами

Может ли любовь излечить от анорексии? Когда-то я верила, что может. Истории некоторых девушек с РПП подтверждали это. Может быть, и может. Но это не универсальное и не слишком надёжное средство, как менять одну зависимость на другую.

Теперь мне есть с кем смотреть кино, но это мало что меняет. Нас всё ещё трое. Я, он и Ана. Увы, Ана заняла слишком много места в моём израненном сердце. Она всегда наготове и, как только в отношениях мелькает малейшая напряжённость, перетягивает всё внимание на себя.

Я объясняю своему партнёру, что мы, русские, любим страдать. Находим в страдании удовольствие. Делаем страдание смыслом жизни. Он искренне недоумевает. Он приехал из страны, где времена года делятся на сухой и дождливый сезоны, из страны с выходом к морю, из страны, на территории которой говорят более чем на 250 языках. Мы для него пришельцы, но он думает, что русские – хорошие люди. Хорошие люди, которые слишком любят экстрим. «Неужели ты тоже любишь страдать?» – удивляется он. «Особенно я», – отвечаю слишком поспешно.

Он чувствует, что со мной что-то не так, но я не могу ему рассказать, что уже несколько дней срываюсь. Он и ведать не ведает, что я творю, пока он не видит. Пересказывать ему приступы было бы слишком жутко и стыдно. Но страшнее всего то, что он увидит, какая я неуверенная. Не такая классная, как он себе представляет. Но он в полной мере заслуживает тех усилий, которые я прикладываю, чтобы не тревожить его понапрасну. В конце концов я признаюсь ему, что чувствую себя слишком большой. Он это как будто игнорирует, но мне становится легче. Среди ночи я теснее прижимаюсь к его телу. Обнимаю с таким неожиданным пылом, что из него вырывается воздух. Лепечу его имя и так тихо, чтобы он не расслышал, прошу: «Спаси меня, спаси меня от меня самой. Спаси меня от Аны».

Когда я сказала ему, что у меня eating disorder[14], и спросила, знает ли он,