Конунг. Изгои - Коре Холт

Я склонял голову и отвечал: Мне нужен хлеб и сон. И ничего больше.

Я мысленно вижу ее, она танцует передо мной на столе прекрасная, белоснежная, дивная, нагая, она танцует передо мной на столе. На одном корабле уже рухнула мачта.

Да, Унас, которого я отослал прочь, и она, которую я не могу пока привезти сюда, заполняют мысли конунга. Они заполняют мои мысли, но по моему лицу этого не видно, по лицу, которое люди благословляют или проклинают. Продался дьяволу, говорят некоторые. Слуга Божий, говорят другие. Не знаю. Сын конунга или нет, кто знает, я, конунг Норвегии, вынужден бежать в собственной стране.

Изгой в собственном сердце, несчастный в дыму горящих кораблей.

Наконец я собираю людей и веду их дальше.

Я, конунг Норвегии, никогда не показываю своих сомнений.

ПИР В САСТАДИРЕ

Я, Аудун с Фарерских островов, и ты, йомфру Кристин, дочь конунга, идем вместе либо навстречу счастью, либо навстречу своему горькому жребию. Пусть же нынче ночью, пока над Рафнабергом бушует шторм и к нам время от времени доносится с крыльца глухой голос фру Гудвейг, бормочущей молитвы, мы сойдемся с тобой в своей глубокой любви к конунгу и поделимся воспоминаниями о нем, поставившем печать греха и благодати и на твою и на мою жизнь. Иногда пепел от огня, горящего в очаге, попадает мне в глаза, и я снова переживаю тот день, когда стоял у прибрежных камней в Оркадальсфьорде и смотрел, как горят корабли. Суровые, но не бесславные дни остались у нас за спиной! Впереди же нас ждали дни, затянутые утренним туманом, словно серая поверхность воды. Но мы вступили в этот туман, как подобает храбрым мужам с оружием в руках-мы шли вслед за конунгом, и если мы сомневались в его праве называться конунгом, то молчали об этом, и из нашего молчания рождалась вера.

Йомфру Кристин, ты слышишь, как фру Гудвейг бормочет молитвы? Она молится за тебя и за твое счастье: за твое счастье в будущем, за мед твоих губ, за то, чтобы твое сердце не узнало ненависти. Молится за то, чтобы тот, кто первым познает твое непорочное лоно, когда чудо жизни заставит тебя распуститься, словно розу у накаленного солнцем камня, завоевал сначала твое сердце. Вот о чем она молит Сына всемогущего Бога и Деву Марию. Она молится о том, чтобы они послали тебе мужество и безграничную покорность в час опасности, чтобы твоя смерть, когда она придет к тебе, была безболезненной, и чтобы мучительные клещи чистилища лишь слегка прихватили одежды твоей нежной души. Да, йомфру Кристин, фру Гудвейг молится о том, чтобы мудрость твоего отца конунга осветила и твой путь и чтобы кровь, текшая по его следам, никогда не запятнала бы твоих воспоминаний. Протяни мне кубок, йомфру Кристин, когда-то его подарил мне твой отец! Дай мне утопить в легком хмеле мои злые желания и язвительные слова. Но сперва узнай: нынче ночью я вижу тебя такой, какая ты под плащом и под платьем, но я знаю, что я, старик с поникшими плечами, не имею права получить то, что в свое время получит какой-нибудь молодой властитель, сняв с тебя одежды.

Йомфру Кристин, ты последняя радость в моей жизни! Любовь редко переступала через мой порог, я был одинок под небесными звездами, но иногда случалось, что добрые люди одаривали меня богатой дружбой. Прежде всего твой отец, конунг, человек с разными ликами и жестоким лицом, дающий пощаду своим врагам. Я был молчаливым свидетелем многих его тайных злодеяний, а иногда и его духовником.

Йомфру Кристин, ты еще ничего не знаешь о волне любви, которая когда-нибудь захлестнет тебя. Но дружба между мужчинами есть и останется неведомой страной для тебя. В тот день, когда мы шли по долине Оркадаль, оставив за спиной горящие корабли, наша дружба расцвела и окрепла.

Сколько дорог мы прошли вместе, в скольких тяжелых битвах нам пришлось сражаться бок о бок! Мы одерживали победы, многие из наших людей полегли вдоль этих дорог, раскинув руки, напоминая нам о муках чистилища, которые им предстояло пройти, прежде чем они очистятся. Многие из наших врагов были отправлены нами в адские бездны, дабы они задохнулись там от запаха собственной горящей плоти. Мы поступали несправедливо и с нами поступали несправедливо, низкие помыслы лелеяли мы в своих сердцах и не всегда обходились друг с другом так, как того требовала дружбы. Но когда сгорели корабли, наша дружба окрепла. День был погожий. Высоко над горами и над фьордом раскинулось Божье небо, по нему летали Божьи ласточки и плыли Божьи облака. С моря тянул ветер. Он, словно женская рука, касался наших глаз, ласкал нас и мы наслаждались им. В страну пришло лето, листва была сладкая на вкус, трава нежно гладила наши ступни. И когда нас встретили горы, могучие, с заснеженными вершинами и ручьями, бегущими в белой пене среди камней, мы уже не бранились, мы пели. Потому что поняли: мужчин связывает дружба.

Оставив за спиной смерть и глядя в глаза гибели, ждущей нас впереди, встречая свою судьбу, мы постигали, что такое дружба между мужчинами. Это не любовь, которая требует от женщины всего и лишает ее свободы, сперва радует ее, а потом тяготит. Которая заставляет ее бросать свое тело на ложе как дар, и кричать мужчине, корчась под бичом его воли: Возьми меня, бичуй меня! Нет, в мужской дружбе человек сохраняет свободу. Он силен и свободен, но не одинок, он в пути и знает, что каждый путь кончается смертью.

— Господин Аудун, мне странно, что мне, женщине, ты рассказываешь о мужской дружбе. Но разве не существует также дружбы между мужчиной и женщиной? Дружбы, дрожащей, как струна, натянутая над пропастью, которая легко может обернуться ненавистью или любовью?

— Йомфру Кристин, любая дружба между мужчиной и женщиной непременно кончается ненавистью или любовью. И поэтому я знаю, — вопреки морю лет, отделяющих нас друг от друга, — что когда мой смиренный рассказ о твоем отце конунге подойдет к концу, ты не проникнешься ко мне любовью, ибо твое страстное тело, красота которого сверкает даже такой морозной ночью, как эта, жаждет упасть когда-нибудь к ногам молодого человека и сказать ему: Подними меня на свое ложе! Нет, йомфру Кристин, когда мой рассказ подойдет к концу, ты возненавидишь меня.

— Господин Аудун, нынче ночью, проявив в моем присутствии недозволенную свободу, ты заслужил мою ненависть. Но все-таки я не ненавижу тебя.

— Йомфру Кристин, необъятно твое благородное сердце, прекрасно твое желание оказать честь человеку, так близко стоявшему к твоему отцу! Но правда, йомфру Кристин, дорогая монета: положи ее на чужую ладонь, и он закричит, словно руку ему обжег огонь.

— Господин Аудун, я и сама понимаю, что правда может заставить меня закричать, но она не заставит меня ненавидеть.