Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Москва праздновала первую годовщину Октябрьской революции.
Турка попал в водоворот многолюдной демонстрации. Вместе с такими же приезжими, как он, деревенскими делегатами на улице втиснулся в рабочие колонны и целый день 7 ноября ходил с ликующим народом, слушал песни, бодрые возгласы. Турка с увлечением глядел на серые высокие дома, дивился, как могут жить люди в такой тесноте, и, чтобы не запутаться в московских улицах и одному не искать общежития где-то на Садово-Каретной, Алексей всё время держался около звенигородских мужиков, которые не плохо знали Москву. В светлом зале графского особняка, сплошь заставленного никелированными койками, он в первый раз в своей жизни лёг спать на постель, покрытую простынёй и таким лёгким и тёплым одеялом, что Турка невольно подумал: «Не иначе — тут год назад спали княжеские гости».
И хотя за день он очень устал, но уснуть долго не мог, так как на соседних койках лежали делегаты из подмосковных деревень и оживлённо разговаривали.
Одни делились своими сегодняшними впечатлениями. Другие рассказывали о своих деревенских делах, о борьбе с кулаками, о конфискации и реквизициях, о коммунах, организованных на усадебных землях. В общем шуме разговоров Алексей услышал, как несколько представителен комитетов бедноты говорили о том, что им сегодня посчастливилось видеть Ленина и слышать его речь на открытии памятника Марксу и Энгельсу.
Обращаясь к соседу, Алексей сказал с глубоким сожалением:
— Везде-то мы с тобой выходили, у меня ноги ноют, будто не свои стали, — а вот туда, где Ленин речь говорил, мы и не сходили.
— Туда бы нам всё равно не пробраться: народу в той стороне много было. Ничего, не горюй, думается мне, что Ленин на таком собрании, как наше, должен выступить, об этом поговаривают, — успокаивающе говорил сосед Алексея, делегат из Звенигородского уезда.
— Вот бы хорошо-то взглянуть хоть одним глазком на Ленина да послушать его!
Поздно за полночь притихло, успокоилось общежитие делегатов комитетов бедноты.
Наутро Алексей Турка мылся, не жалея воды. Чай пил с сушёной воблой. Не очень-то сыто в тот год жила Москва. Деревенские гости — делегаты понимали это и не обижались.
Не робея и не подавая вида, что Москва ему кажется в диковину, Алексей впервые вошёл в переполненный трамвай и поехал вместе с делегатами.
В огромном зале, где происходило совещание представителей комитетов бедноты, Турку удивило то, что в этом помещении нет окон, а всё же очень светло: горело множество электрических свечей, переливали радужным цветом хрустальные подвески у люстр.
Алексей занял место впереди, у прохода. От мысли, что, может быть, он скоро увидит и услышит Владимира Ильича, как-то по-особенному билось сердце и не сиделось спокойно. Не успел президиум занять свои места, в зале — точно бы взлетела стая куропаток, захлопав крыльями, — раздались под высокими сводами звуки рукоплесканий, затем они, всё усиливаясь, уподобились раскату грома.
— Ленин, Ленин! — взволнованно заговорили в рядах делегаты.
Алексей вначале не видел Ленина и растерянно смотрел во все стороны. А Владимир Ильич стоял в проходе между кресел, почти бок о бок с ним, и, приветливо кланяясь, махал рукой, чтобы прекратить аплодисменты.
Когда Алексей увидел Ильича, да так близко, он почувствовал такое волнение, что на глаза его выступили слёзы.
«Родной, вот он какой! — подумал Алексей. — Росту некрупного, а голова — одна ведь такая на весь мир!..».
Владимир Ильич поднялся на сцену. Ему предоставили слово. Люди в переполненном зале смолкли. Казалось — ни вздоха, ни звука. Лишь где-то в вышине, под сводами, чуть-чуть слышно гудение вентиляторов.
Ленин на трибуне. Тысячи глаз устремлены на него, тысячи ушей готовы слушать мудрое ленинское слово. Вот он поправляет чёрный галстук и прячет левую руку за откинутый борт пиджака. Правая рука в движении, в ней свёрнутая в трубочку бумажка. Каждая мелочь, даже серебряный ключик от часов на шнурке, уголок носового платка, торчащий из кармана, — всё замечает Алексей Турка, всё запоминает навечно. По-мужицки слегка проведя рукой по затылку, не развёртывая бумажки, Владимир Ильич начинает речь:
— Организация деревенской бедноты, товарищи, стоит перед нами как самый важный вопрос нашего внутреннего строительства и даже как самый главный вопрос всей нашей революции…
Плавно, уверенно и спокойно льётся стройная, убедительная ленинская речь.
Владимир Ильич говорит перед всеми, а кажется, будто он разговаривает с каждым в отдельности. Он говорит:
— Октябрьская революция поставила себе задачу вырвать из рук капиталистов фабрики и заводы, чтобы сделать орудия производства общенародными и, передав всю землю крестьянам, перестроить сельское хозяйство на социалистических началах…
И дальше Владимир Ильич говорит о необходимости организации крестьян против кулаков:
— Они, кулаки и мироеды, — не менее страшные враги, чем капиталисты и помещики. И если кулак останется нетронутым, если мироедов мы не победим, то неминуемо будут опять царь и капиталист.
Опыт всех революций, которые до сих пор были в Европе, наглядно подтверждает, что революция неизбежно терпит поражение, если крестьянство не побеждает кулацкого засилья…[3]
Турка, прислонив руку к уху, с жадностью ловит и запоминает ленинские сдоба. Неграмотный, он завидует тем делегатам, которые записывают в тетрадки речь вождя. Но у Алексея крепкая, надёжная память: он схватывает смысл речи и запоминает. И когда Ильич говорит, что «…люди, которые могут во время голода прятать и накапливать хлеб, — злейшие преступники. С ними надо бороться, как с худшими врагами народа», — то Турке становится понятно, что тут речь идёт и о тех, кому он, уезжая из Попихи на совещание в Москву, советовал немедленно сдать излишки хлеба.
Через день речь Владимира Ильича появилась в газете «Беднота». Пачка газет с этой речью в руках Алексея Турки. Вдохновлённый, он возвращается в свою захолустную Попиху…
В пути, в переполненном вагоне, на верхней полке, ему не спится. Много думается. Думает Турка о том, за что, за какие дела ему взяться: «Перво-наперво, как приеду в Попиху, заставлю Терёшку три раза прочитать в газете ленинскую речь, чтоб крепче она мне в мозги врезалась. А потом собрание соберу и всё обскажу, да ещё от себя добавлю то, что нас прямо касается… Потом мне самому и всем неграмотным за азбуку придётся сесть.
