Митрополит Георгий (Ходр) Призыв Духа - Митрополит Георгий (Ходр)

Однако эта укорененность сделала много поколений православных заложниками существующей в их странах власти. Она развратила их представлением о некоем национальном превосходстве. Она побуждала их там, где они были в большинстве, становиться более или менее фундаменталистами, смешивая свою национальную принадлежность со своей Церковью, а горькие или гордые исторические воспоминания — с церковным сознанием. Единства в вере и литургии было, таким образом, недостаточно для того, чтобы сблизить людей практически. Напротив, многие православные зачастую мнят, будто один народ, принадлежащий к той же Церкви, чем–то выше, чем другой. Этим они поддерживают расовые предубеждения. Знакомясь ближе с другими, открывая для себя чужие обычаи и традиции, открывая, например, что литургические формы были плодом истории, — можно многое поправить. Именно взаимно обогащаясь и начиная понимать относительность некоторых привычных вещей, люди, возможно, поймут и то, что церковное сознание должно быть свободно от национального чувства.

Формально осудив филетизм, православие вновь побуждало к смешению этих чувств и самосознаний — церковного и национального. Верно, что свобода обретается через некоторое отвлечение от истории и культуры. Нет культуры, которая была бы привилегированной в историческом плане. Если христианство воспользовалось греческой философией, чтобы стать понятным в эллинистической среде, то в исламских странах ему придется усвоить понятия и чувства арабов. Все это требует пересмотра тех или иных литургических текстов, тех или иных обычаев. Иначе можно изменить вечному Слову.

Поместная Церковь составляет святой народ, призванный встретиться с Господом в паруссии. Его обитель — на небесах. Он не бывает орудием государства. Он поддерживает смелость, но не насилие. Он не может проповедовать отечественную войну, принимая все ее бедствия. Царство Божие не совпадает с государствами. Оно выше непрочных судеб народов.

Если некоторые православные народы — русские, грузины, греки — «совпадают» со своей Церковью, то у других это не так. Во многих странах православные в меньшинстве; так обстоит дело в Финляндии, в Западной и Центральной Европе, на Ближнем Востоке. Здесь православные получили особую благодать: они не отождествляют Церковь и нацию. Поэтому они более свободны от того, что временно. Они чувствуют себя странниками.

Величие нации — победы, богатство, науки — ничто в очах Божиих. Униженные и оскорбленные народы любимы Богом в их культурном убожестве и историческом одиночестве. Если они будут приняты в общение любви, если великие народы скажут им, что они необходимы, то восстановленное таким образом единство возымеет силу, которая освятит всех.

Вхождение в культуру и уважение к инаковости

Как в плане учения, так и в плане пастырства, проблема нашего отношения к культуре ставится, исходя из богословской последовательности, из послушания вере. В евангельском послании есть космическое измерение; оно должно выходить за церковную ограду, облекаясь в те слова, которые присущи культурной сфере, где живут христиане. Уже в библейском и в литургическом слове есть такие слова, и если к Слову невозможно приступить, не представляя палестинской и греко–римской культурной среды, то сегодня невозможно проповедовать Слово, не учитывая среды, призванной его воспринять.

Может быть европейский или восточный, арабский или африканский способ говорить о православии: Евангелие всегда входит в культуру, воплощается в опыте и обычаях народа. Оно должно затронуть душу народа. Божественное содержание облачается в тот или иной наряд, чтобы стать конкретным. Никакое сознание не бывает совершенной целиной, в каждом всегда есть какое–то предварительное состояние ума. Поэтому библейский фундаментализм или литургический ригоризм, которым нет никакого дела до слушателей, грешат неверностью Евангелию.

Вот почему серьезный проповедник будет искать новых форм выражения. Он должен знать литературу, философию, социологию народа, к которому обращается. Чуткость к психологическим глубинам народа продиктует форму, которую надо придать христианскому посланию. Это может отразиться и на литургической жизни. Если словесные формы, жесты богослужения пришли из первого тысячелетия, то так ли уж они неприкосновенны? Могут ли они быть легко восприняты обмирщенным человеком XXI века? Так ли уж должны они сохранять свой архаический облик, и должны ли мы посвящать современного человека в реальность археологического порядка?

Пусть поймут меня правильно: речь не об aggiornamento, тем более не о приспособленчестве к духу века сего, не об ослаблении великого Предания, которое спасало нас веками. Я знаю, что на нашем пути есть такие подводные камни, как чрезмерное упрощение или духовное обеднение. Но разве не столь же опасно простое воспроизведение форм? Действительно ли спасают нас одни и те же слова, повторяемые на протяжении всей истории человечества? Я не настаиваю на систематической новизне. Моя единственная забота в том, чтобы Бог мог общаться сегодня с теми людьми, какие есть.

Спасаем ли мы божественное начало в человеке, вечное Евангелие, если обращаемся к Богу по–древнегречески, по–старославянски, по–сирийски, по–коптски, по–древне–армянски — на языках, совершенно непонятных для массы верующих? В этом плане было бы ложью сказать, что православные сильно отличаются от латинян до II Ватиканского собора. Разве Церковь — хранительница национального наследия? Не прав ли и сегодня апостол Павел, говоря: «Ибо если ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина как скажет «аминь» при твоем благодарении? Ибо он не понимает, что ты говоришь» (IKop. 14,16). Хор механически твердит это «аминь», и все, кажется, довольны.

Ввиду борьбы, которую ведут народы, для свидетельства веры вновь обретают особое значение евангелизация и каноническая форма Церкви. Проблема национальностей, языков, религиозных меньшинств в мире — проблема, получившая замечательное решение в православной миссионерской работе, — остается средоточием освободительных движений современности. Восточная Церковь всегда входила в культуру народа, и вселенское православие хочет видеть себя обществом множества Церквей, из которых каждая пользуется языком своего народа. Однако ветхий человек вновь возникает в канонической жизни православия, особенно в диаспоре. В тот день, когда между православными христианами Востока наступит единство, когда крещение сделает свободными и мужчину, и женщину, и эллина, и варвара, когда каждого православного с теми же объятиями примут у таинственной трапезы, — только в тот день мы сможем явить миру должное единство в различии культур и харизм, дарованных народам. Тогда предлагаемый нами диалог с иными конфессиями и религиями обретет какой–то шанс быть продолженным. Тогда спасение, понимаемое как обожение человека, всего человека в преображенном космосе, спасение, предлагаемое Церковью, сможет быть принято, как поистине отвечающее всем чаяниям человеческим. Человечество страждет от духовного удушья, речь идет не о том, чтобы привлечь его конформизмом или синкретизмом невысокой пробы, но о том, чтобы поддержать его жизнь, приглашая его посетить спасенных людей.

Сказать так, значит, прежде всего, заявить, что если общение открывает нам, какие «кафоличные» глубины есть в Церкви и как важно «представить всякого человека совершенным во Христе Иисусе» (Кол. 1,28), — то остается истиной, что каждый из нас должен родиться от духовного отцовства, что он должен следить за тем, чтобы новые знания или техника общения не заслонили всегдашних задач пастырства, его заботы о каждом больном и отверженном, о каждом человеке, который чувствует потребность, чтобы о нем помолились или просто любили его.

Может быть, в этом мире, заливающем людей информацией всякого рода, сплавляющем их в бесформенную и безликую массу, только Церковь Иисуса Христа остается способной выслушать жалобы каждого.

Приблизиться к людям сегодняшнего дня

Люди стали сегодня хозяевами техники, финансов, администрации и политики. Технократами создан целый мир. И так как у них нет времени возиться с молодыми людьми, они посылают их в университеты. Чему там учат? Математике, психологии, социологии, литературе и так далее? Анализу. Все университеты занимаются одним–единственным делом–анализом. Курсы лекций представляют лишь мнения, которые можно поворачивать во все стороны, читают их профессора, которые ни во что не верят или веры которых мы не знаем. Университет стал одним из символов общества, которое ест, пьет, раздувается и хочет расти до бесконечности. Но не хлебом единым жив человек.

Другой характеристикой современного человека можно считать то, что он вывел многие стороны жизни за пределы области нравственного. В числе этих сторон — половая жизнь. Он не обязательно более развращен, чем предыдущие поколения, но он не видит, что половой вопрос как целое стоит под знаком нравственности. Напротив, он ставит искренность и правдивость на вершину шкалы ценностей.