Жанна дАрк - Марк Твен

И Жанна исполнила его просьбу. Она дала ему копье и стала обучать различным приемам, заставила его ходить по-военному. Маршировал он до невероятности неуклюже и неумело; с копьем справлялся не лучше. Но он этого не замечал и был бесконечно доволен собой, и приходил в трепетный восторг, слушая звучные, отрывистые слова команды. Я должен сказать, что если бы во время маршировки было достаточно иметь гордый и счастливый вид, то старый д'Арк был бы безукоризненным солдатом.

Он пожелал также поучиться владеть мечом, и начался урок фехтования. Но, разумеется, это оказалось ему не по силам: он был слишком стар. Жанна фехтовала великолепно, но старик потерпел полную неудачу. Рапиры его пугали, и он отскакивал, метался и отмахивался, как женщина, смертельно напуганная летучей мышью. Тут уж он решительно не мог ничем покрасоваться. Вот если бы пришел Ла Гир, – получилась бы совсем иная картина. Они часто состязались в фехтовании; я много раз при этом присутствовал. Правда, Жанна легко одерживала над ним победу, но зрелище все-таки получалось очень красивое, так как Ла Гир превосходно владел мечом. Как проворна была Жанна! Как сейчас вижу: стоит она во весь рост; ноги вместе; над головой – изогнутая в дугу рапира: в одной руке эфес, в другой – острие, защищенное пуговкой; против нее – старый полководец; он слегка нагнулся вперед, левая рука заложена за спину, в правой – направленная вперед рапира, которая слегка колышется и дрожит, как струна; своим насторожившимся взглядом он впился в ее глаза. И вдруг она прыгает вперед и в то же мгновение стоит на прежнем месте – и снова держит над головой изогнутую дугой рапиру. Ла Гир получил удар, но зритель успел заметить только какой-то тонкий луч света, сверкнувший в воздухе, и не увидел ничего явственного, определенного.

Мы старались, чтобы чаши с живительной влагой непрестанно переходили из рук в руки, ибо это должно было понравиться и бальи, и хозяину харчевни; и старики Лаксар и д'Арк понемногу оживились, хотя вовсе не были, что называется, пьяны. Они развернули подарки, купленные ими для деревни, – то были все скромные и дешевые вещицы, которые, однако, там покажутся великолепными и будут встречены радостно. Они передали Жанне два подарка: один, от отца Фронта, – свинцовое изображение Пресвятой Девы; другой, от ее матери, – длинный кусок синей шелковой ленты. Она была восхищена, как ребенок, и заметно растрогана. Да, она без конца целовала эти убогие подарки, как какие-нибудь дивные драгоценности; и она пришпилила изображение Богородицы к своему кафтану, и, послав за своим шлемом, повязала его лентой; сначала сделала бант на один лад, потом – на другой; развязала и перевила лентой заново, затем переделала опять; и всякий раз она, надев шлем на руку, осматривала его со всех сторон, наклоняя голову то на один бок, то на другой, как птичка, когда она разглядывает что-нибудь незнакомое. И она готова была пожалеть, что ей больше не придется быть на войне, потому что теперь она могла бы сражаться с большей отвагой: у нее ведь была вещь, освященная прикосновением матери.

Старый Лаксар высказал надежду, что она еще успеет побывать и на войне, но что сначала она навестит свою родину, где все мечтают о встрече с ней, и он продолжал:

– Они гордятся тобой, дорогая. Да, ни одна деревня еще никем так не гордилась. И это правильно и разумно с их стороны, так как до сих пор ни одна деревня не могла похвастать такой землячкой, как ты. Просто диву даешься и любуешься, как посмотришь, что они стараются окрестить твоим именем всякую живую подходящую тварь. Каких-нибудь полгода прошло с тех пор, как ты покинула нас, и о тебе заговорили; а между тем у нас уж развелось без конца ребятишек, носящих твое имя. Сначала при крещении давали одно имя: Жанна; потом – Жанна-Орлеан; потом – Жанна-Орлеан-Бужанси-Патэ; а в следующую очередь будет добавлена еще уйма городов и, конечно, коронация. Да и с животными то же самое. Они знают твою любовь к животным, а потому стараются оказать тебе честь и проявить свою любовь к тебе, давая всем этим тварям твое имя; так что, если бы кто вышел на улицу и крикнул: «Жанна д'Арк! Поди сюда!» – то хлынуло бы целое нашествие кошек и тому подобных существ; каждое приписало бы зов именно себе, и все они пожелали бы извлечь выгоду из этого недоразумения, воспользовавшись ожидаемой подачкой. Заблудившийся котенок, которого ты оставила дома, – последний из спасенных тобой, – носит теперь твое имя и принадлежит патеру Фронту; он – любимец и слава нашей деревни; случалось, люди приходили издалека, чтобы взглянуть на него и приласкать его, и подивиться ему, – потому что это был кот Жанны д'Арк. Всякий подтвердит тебе это; а однажды, когда какой-то чужестранец бросил в него камнем, не зная, что это твой кот, – вся деревня, как один человек, кинулась на него, и его бы повесили, не вмешайся тут патер Фронт…

Рассказ его был прерван. Прибыл королевский гонец с письмом Жанне, которое я прочел ей; король сообщал, что после некоторого размышления и после совещания с прочими полководцами он вынужден просить ее остаться во главе армии и не покидать своей должности. А потому не соблаговолит ли она явиться немедленно, чтобы принять участие в заседании военного совета? И в ту же минуту невдалеке раздалась команда и загремели среди ночной тишины барабаны: приближалась ее стража.

На одно мгновение – не более – лицо Жанны омрачилось глубоким разочарованием; исчезло мимолетное облачко, а вместе с ним – стосковавшаяся по родине девушка; она снова превратилась в Жанну д'Арк, в главнокомандующего, и была готова приступить к выполнению долга.

Глава XXXVIII

Исполняя при Жанне двойную обязанность – оруженосца и писца, – я должен был последовать за нею на заседание совета. Она вошла в залу с величием опечаленной богини. Куда девалась резвая девочка, которая только что восторгалась цветной лентой и до слез хохотала над злоключениями придурковатого крестьянина, внесшего сумятицу в погребальное шествие, въехав туда верхом на разъяренном пчелиными жалами быке? Это останется неразгаданным. Она исчезла бесследно. Жанна подошла прямо к столу заседаний и остановилась. Взгляд ее скользил по лицам собравшихся; и на ком останавливались ее глаза, тот либо вспыхивал, как от факела, либо корчился, как от раскаленного клейма. Она знала, кому нанести удар. Кивком головы она приветствовала военачальников и сказала:

– Не с вами я имею дело. Не вы добивались военного совета. – Затем она повернулась к тайному королевскому совету и продолжала: – Нет, я пришла к вам. Военный совет! Это непостижимо. Один путь нам открыт, только один, а вы созываете военный совет! Военные советы имеют смысл, когда надо разрешить сомнения и выбрать один из двух или из многих путей. Но к чему военный совет, когда путь только один! Представьте себе человека, который едет на лодке, в то время как тонет его семья: неужели он высадится на берег, чтобы спросить у друзей, как ему надлежит поступить? Военный совет… Боже мой! О чем совещаться?

Она замолчала и, медленно повернувшись, остановила взор на лице ла Тремуйля; и так стояла она, смотря на него с молчаливым презрением, и загорались краской волнения лица советников, и учащенно бились сердца… Наконец она произнесла с расстановкой:

– Каждый здравомыслящий человек, чья преданность королю не есть предлог или показное прикрытие, знает, что перед нами только одна разумная цель: поход в Париж.

Ла Гир одобрительно трахнул кулаком по столу. Побледнев от злости, ла Тремуйль, однако, собрал все свои силы и промолчал. Ленивая кровь короля потекла быстрее, и доблестью загорелись его глаза, потому что где-то в нем все же таилась воинственная душа, и смелая, открытая речь всегда умела найти эту отвагу и вызвать в ней радостный отклик. Жанна ждала, не пожелает ли главный министр отстаивать свое мнение; но он был опытен и умен, он не стал бы попусту тратить свои силы, когда течение против него. Он подождет: рано или поздно он улучит минуту, чтобы шепнуть королю словечко.

Тут заговорила эта благочестивая лиса – канцлер Франции. Потирая выхоленные руки и вкрадчиво улыбаясь, он сказал Жанне:

– Учтиво ли поступили бы мы, превосходительная госпожа, если бы внезапно двинулись отсюда, не подождав ответа от герцога Бургундского? Вы, быть может, не знаете, что мы ведем переговоры с его светлостью и что между нами, вероятно, будет заключено двухнедельное перемирие; он, со своей стороны, обязывается передать нам Париж без пролития крови, и это избавит нас от необходимости совершить утомительный поход.

Жанна обернулась к нему и сказала с важностью:

– Здесь – не исповедальня, монсиньор. Вам незачем было разоблачать тут этот позор.

Краска залила лицо канцлера, и он возразил:

– Позор? Что позорного в этом?

Жанна отвечала ровным, бесстрастным голосом:

– Изложить дело легко; для этого не придется гоняться за словами. Я знала об этой жалкой комедии, монсиньор, хотя, по вашим планам, я должна была остаться непосвященной. Хвала изобретателям, что они старались скрыть это дело – эту скоморошью затею, коей смысл и источник могут быть выражены двумя словами.