Дневник - Софья Островская

Прекрасные розы в мой день.

23 мая, воскресенье

Ремонт кончен, и комнаты выглядят очень красиво и нарядно. Моя комната – в символических вихрях: листья, зелень, заросли, чаща. У меня впечатление, что все движется, летит, волнуется, и я пребываю на постоянном сквозняке. Эти символы, собственно говоря, можно перенести и в реальную плоскость. И, перенеся, не ошибиться.

Удачно у Эдика, в столовой: все синее и строгое.

Маляр оказался хороший, с чувством вкуса и юмора. Подружился с нами так, что умышленно начал затягивать ремонт последней комнаты, то впадая в недовольство от собственной работы с потолком, то капризничая с бордюром, который мне срочно пришлось заменить новым, избегав десяток магазинов, ибо синие бордюры, как и синие обои, почти не выделываются. Много значит и то, что маляру приятно было работать у нас, попивая настоящее кофе, получая только похвалы (вполне заслуженные, правда) и пачки «Беломора»[406] и имея возможность бесконечно рассказывать о своей жизни, об участии в Германской и Гражданской войнах, об охоте, о детстве, о жене и так далее. В кухне он «пустил панель физюлевого цвета», сообщил, что «убсолютно привык» к нам, и сказал, что квартиры без клопов – это квартиры ненормальные, добавив интересное наблюдение из области энтомологии и паразитологии: «Вот, к примеру, такая животная, как клоп: одна голова и две лапы – а ходит и человечиной питается».

Квартира теперь сияет и пахнет масляной краской.

Лето наступило как-то неожиданно. Тепло, солнечно, открыты окна. Женщины и дети ходят в летнем. А я продолжаю мерзнуть. Сегодня первый день, что я сняла шерсть. Чувствую себя весьма неважно.

В процессе ремонта смотрела «Онегина» в Мариинском[407] (очень хороша силуэтная сцена дуэли и декорация последнего акта). Были с Ксенией. Потом возвращались на такси и с привычной влюбленностью отмечали приметы идущих белых ночей. Редко ее теперь вижу: может быть, и нужно отвыкать. Она не уверена в том, что останется в Ленинграде, если муж пойдет в ссылку; а дали ему 58.10 УК[408]. Ксения первый раз в жизни сталкивается с такими явлениями и понятиями, как обыск, арест, тюрьма, передача, камера, статья возможности приговоров, возможности конфискаций. Бодрится; бывает в театрах, в кино, в гостях; флиртует. Но готова плакать каждую минуту и, может быть, биться в истерике каждые два часа. Арест мужа ударяет главным образом по ее самолюбию: она всегда наивно и высокомерно радовалась, что муж ее – член партии, подпольщик, ответработник, что он у нее такой хороший и честный, без всяких уклонов и загибов, что в политическом смысле это сверкающий кристалл, что к ней, как к жене члена партии, особое отношение и особое доверие по службе, и так далее. А теперь муж ее оказывается «врагом народа». Сооружение ее рушится – и ей больно и страшно. Муж ее сейчас в тюремной больнице.

О том, что где-то настоящая зелень, просторы, небо, вода, запахи земли и трав, думать не могу. Как зверя, тянет к земле, к воздуху, к тишине. И это лето, по-видимому, проведу в городе и без лета.

Внутреннее состояние – нехорошее: сильно не хватает элемента веры. И знаю, знаю, что этот элемент ко мне не вернется никогда.

Чтение французских книг и Марселя Пруста.

Размышления о том, как поставить полку, как разместить книги, как сшить новые занавески.

Большая тяга к молчанию.

Очень постарела. Раздражительность и динамическая злобность. Или мертвый покой равнодушия и презрения.

Развлекают пока, утомляя, занятия французским языком с милой и, должно быть, интересной женщиной, женой знаменитого детского врача Гржибовского, которая переходит с IV на V курс, боится экзаменов и материально живет так, как дамы нашего круга в старые времена. Занимаюсь и с ее приятельницей Райской, хорошенькой и манерной, кончившей консерваторию по классу органа. Но эта ученица нравится гораздо меньше. Заработки по педагогической части не скверные.

24 мая, понедельник

Вчера за вечерним чаем Эдик читал свои новые рассказы. Потом расфилософствовался. Волнуется, доказывает, кричит. Чудесный мечтатель. Утопист. На белых-белых крыльях парит высоко-высоко в небе.

Стало глубоко жаль его. Такой жалостью жалеют цветы и птиц. Жизнь – штука жестокая.

Слушая его, думала о себе.

Никогда так крепко и так твердо не стояла на земле. На обыкновенной, реальной, настоящей земле. Никаких полетов. Никаких крыльев. Никаких экстазов. Логические закономерности. Математические расчеты. Законы. Все причинные цепи ясны и понятны. Мир – огромная лаборатория, прекрасный и интересный завод со сложными агрегатами и многочисленными цехами.

12 июня, суббота

Вне времени – а время рядом и неумолимо, тяжко и слепо влечет за собою: по камням, по розам, по пескам.

Вне пространства – а пространство ограничено зеленым квадратом стен и безумия: вихри, вихри, вихри.

Тревога и радость такие, что жить с ними трудно. Сердцебиения. Дрожь рук и ног. Влажные ладони. Влажные виски. Газеты, книги, ученицы, Вольтер, Ромен Роллан, Арктический институт[409], деньги, телефон, который не отвечает.

Все не то. Все не то.

Дописывается страница. Нужно, чтобы последняя. Дописывается с такой болью и с такой нежностью, которые бывают в жизни один раз – только один раз – и не забываются никогда.

Все время – сны, сны, сны. Закрытые глаза. Действительность как сон. Сон как действительность.

А дальше что? Ни-че-го…

15 июня, вторник

Обедала у Тотвенов – очень рано, в необычный для меня час, в необычности обычного окружения. Белое платье с резкостью сине-белых треугольников. Браслет. Символы. Сердцебиения. У будочника неожиданно решаю купить дорогие папиросы.

– Герцоговина-Флор?

– Hercegovina-Flor.

Курю их до обеда. После обеда. Курю их вечером.

Hercegovina-Flor. Как странно! Я ничего не помню. Они совсем другие. Они совсем не похожи на те. Они совсем не сладкие – они горькие, горькие, как и весь мой день сегодня – печальный и радостный день.

18 июня, пятница

Вчера с Эдиком у моря, на Островах. Обедаем на пристани, смотрим на северные летние краски: все тона серебристо-серого и жемчужного – и на небе, и на воде. Тихо. Очень тепло. Легкий ветер. Настроение тоже тихое. Легкое и теплое. Вспоминаем детство: Стрелку, Романа, Гельсингфорс, Иматру. Кругом ходят новые люди, молодые поколения, которым вспоминать не о чем и нечего. На пляжах загорелые тела, сильные, но некрасивые. Думаю о том, что влюбленная женщина с сильно развитым эстетическим чувством может молиться на красоту мужского прекрасного тела.