Избранное. Романы и повести. 13 книг - Василий Иванович Ардаматский

Потом Баранников рассказал товарищам о своем разговоре с Гриммом. Все сошлись на том, что Баранников занял правильную позицию. Но думать о расширении диверсии следует.

Гаек и Магурский ушли в свою комнату. Баранников и Борсак улеглись на койки. За окном посвистывал ветер, в стекла с легким шумом бился метельный снег.

– В детстве я больше всего не любил грозу, – прошептал Борсак. – А с недавнего времени стал ненавидеть метель.

– Что здешняя метель, – отозвался Баранников. – Вот у нас на Урале метель – это да.

– В позапрошлом году я из-за метели напоролся в Париже на облаву. – Борсак повернулся на бок, лицом к Баранникову, и, подперев рукой голову, стал рассказывать: – Мы вдвоем приехали из Бордо в Париж с заданием ликвидировать одного опасного негодяя. Все шло по плану. Предатель и пикнуть не успел, как отправился к праотцам. Мы убили его в номере гостиницы. Он как сидел в ванной, так там и остался. Как было условлено, покинув гостиницу, мы разошлись в разные стороны, чтобы затем встретиться на вокзале и ехать обратно в Бордо. И вдруг метель, да такая, какая редко бывает в Париже, Снежные хлопья-крупные, влажные – залепляют глаза, набиваются за воротник. Под ногами холодный кисель. И вот в этой метели я нос к носу сталкиваюсь с отрядом гестаповцев. Облава, черт бы их взял! Не было бы проклятой метели, я бы их заметил издали и нырнул в первые ворота. А тут попался, как в западню. Бежать было бессмысленно. Документы мы оставили в Бордо, на всякий случай. Отвели меня в комендатуру, всю ночь допрашивали, били, но я выстоял. Гестаповцы до сих пор так и не знают точно, кто я. Судили меня, как беспаспортного. А когда узнали, что я инженер, отправили сюда. Пока я сидел в парижской тюрьме, мои товарищи связались со мной. И это уже они сумели подсказать кому надо мысль, чтобы меня как инженера по точной механике отправили в промышленность. – Борсак помолчал и спросил: – А ты в самом деле инженер?

– Да. Машиностроитель. На Урале работал.

– Где это?

– Ну, как тебе объяснить… Про Сибирь слышал?

– Еще бы!

– Ну, так вот, где-то там.

– Далекое у тебя, я вижу, путешествие… – уже сонным голосом проговорил Борсак и замолчал; как видно, уснул.

Действительно, далекое… Баранников невольно начал вспоминать весь свой невообразимый путь от Урала сюда, в эти чужие немецкие края. Все, что произошло с ним на этом пути, вспоминалось в связи с людьми, с которыми судьба сводила его в разное время. Вдруг вспомнился парень в клетчатой рубашке и тапочках – шофер, который сбежал, когда они пробивались к своим. Вспомнился солдат, которого они встретили в лесу. Баранников видел, как он погиб в последней перестрелке с мотоциклистами. А спустя секунду упал с наганом в руке председатель местного сельсовета, который только накануне прибился к их отряду. Как же их звали – и солдата этого и председателя? Но, как ни напрягал свою память Баранников, вспомнить не мог. От этого ему стало стыдно и горько.

А что было потом? Баранников словно торопился уйти от тех забытых им смертей…

Что же было потом? «Ах да, потом я умирал в сарае от раны, и спас меня русский воен ный врач. Его звали Роман Федорович. Да, именно Роман Федорович», – повторил про себя Баранников, радуясь, что имя этого славного человека он не забыл. Еще там был дядя Терентий. Романа Федоровича гитлеровцы расстреляли там же, возле сарая, а дядя Терентий, очевидно, сгинул уже в лагере.

Перед мысленным взором Баранникова проходили люди совсем недавнего времени.

Степан Степанович – строитель из Минска. Его расстреляли здесь, у подножия горы.

Штурман Грушко. Товарищ Алексей, руководитель подполья в лагере «Овраг» и здесь.

Вспомнилось, как однажды товарищ Алексей сказал: «Никто из нас ни при каких самых тяжелых условиях не имеет права думать только о себе. Мы все здесь связаны одной колючей проволокой». И вот нет и его…

Да, невообразимо далекий путь пройден от отцовской могилы в пограничном поселке до этого затихшего в ночи домика. И путь еще не окончен. Кто может сказать, что ждет нас впереди? Мы же не просто узники. Мы боремся, боремся…

16

Последняя военная зима 1945 года была капризной. В феврале прошли дожди. Потом ударили заморозки. Бесснежная земля точно оделась в стеклянный панцирь, а почки на деревьях, успевшие набухнуть, стали похожи на драгоценные украшения.

В такое стеклянное утро Баранников и Борсак шли на завод, то и дело хватаясь друг за друга, так было скользко. Они торопились. Гаек и Магурский были уже на заводе. Сегодня в полдень всех их вызывал главный инженер Гросс.

– Интересно, зачем он нас вызывает? – тихо спросил Борсак.

– Боюсь, ничего приятного, – проворчал Баранников.

– Хорошо, что мы вовремя начали этот шум с перевыполнением задания.

– Да. Гримм точно предчувствовал беду.

. – А он не знает, зачем нас вызывает Гросс?

– Он знает одно: среди руководителей завода паника в связи с какой-то бумагой, полученной из Берлина. Второй день беспрерывно идут совещания. Самое тревожное – что на завод прибыли высокие чины СС. Гримм боится, что обнаружена диверсия.

У главного входа в подземелье стояло несколько легковых автомашин. По-видимому, приехавшее из Берлина начальство находилось на заводе.

Баранников и Борсак спускались по главному тоннелю. Здесь они ничего необычного не увидели. Заключенные катили в гору вагонетки с отбросами производства. Из расходившихся в стороны штолен доносился привычный ровный рокот работающего завода.

– Удачи нам! – Шарль Борсак улыбнулся и свернул в свою штольню.

Баранников пошел дальше.

У входа в цех его поджидал Гримм. Лицо у него было бледное и невероятно усталое.

Они пошли рядом.

– Я не ошибся: