Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго

Все это не очень похоже на Сен-Жюста. Но его доклад, конечно, представлял суммарное мнение Комитета общественного спасения, был компромиссным. Однако все изменили два события: падение правительства Дантона (10 июля), а главное – происшедшее через три дня убийство Марата.

Одним из опорных пунктов жирондистов стал город Кан в Нормандии. И именно оттуда в начале июля приехала в Париж молодая девушка Шарлотта Корде. Стоит упомянуть, что она приходилась правнучкой Корнелю, величайшему из трагических драматургов Франции.

Шарлотта была ярой сторонницей жирондистов, ее возмутил государственный переворот 31 мая. Она решила убить одного из лидеров монтаньяров, вначале она колебалась между Маратом и Робеспьером, но выбрала Марата, узнав, что он опять требует сотню тысяч голов.

В сохранившемся «Обращении к французам» Шарлотта Корде писала: «О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов, осужденный вселенной, он стоит вне закона».

Она бы предпочла нанести удар прямо в Конвенте (это было реально: депутаты не имели охраны). Но Марат был болен и не появлялся в Конвенте, поэтому Шарлотта пошла к нему домой.

Пушкин впоследствии опоэтизирует убийство Марата таким образом:

…Над трупом вольности безглавойПалач уродливый возник.Апостол гибели, усталому АидуПерстом он жертвы назначал,Но вышний суд ему послалТебя и деву Эвмениду.

А протокол допроса Шарлотты рассказывает об этом событии так:

«– О чем вы говорили с Маратом?

– Он спросил меня о событиях в Кане. Я ответила, что 18 депутатов Конвента правят там вместе с департаментом. Он записал имена депутатов.

– Что ответил вам Марат?

– Что скоро он заставит всех их гильотинировать в Париже.

– Что было дальше в разговоре?

– Это были его последние слова. В тот момент я его убила.

– Неужели вы думаете, что убили всех Маратов?

– Раз умер этот, другим будет страшно».

Шарлотта ошиблась. О людях революции можно сказать много плохого, но в одном их не обвинишь – в трусости. Чего не было, того не было. Смерть Марата вызвала только новый взрыв революционного энтузиазма и любви к «мученику свободы».

Шарлотта, судя по ее словам, думала или даже надеялась, что ее тут же и разорвут на месте поклонники Марата. Но ее отбили у толпы и казнили по суду. Девушка умерла с мужеством, исключительным даже для той поры отважных. Палач, подняв ее голову, чтобы показать народу, ударил ее по щеке; народ все-таки ответил ропотом, а власти наказали палача.

Своему защитнику она написала перед смертью: «Мсье, я весьма благодарна вам за мужественную и достойную вас и меня защиту. Эти господа (судьи) конфискуют мое имущество, но я хочу выказать вам наибольшее доказательство моей благодарности: пожалуйста, заплатите за меня тюремный долг – я рассчитываю на вашу щедрость!»

Следствием стал переход Конвента к самой жесткой политике. При этом никак нельзя сказать, что Конвент терроризировал общество. Именно парижане требовали: «Поставить террор на порядок дня!» И именно по требованию народных масс 5 сентября 1793 года Конвент официально провозгласил политику Террора.

Против мятежных городов, после того как они были заново завоеваны, были развернуты чудовищные репрессии. Тулон, Бордо, Нант были залиты кровью. Лион предполагалось уничтожить, на его месте должна была быть установлена доска с надписью: «Лион объявил войну свободе, и Лиона больше нет».

Репрессии в Париже имели много меньший масштаб, однако размах казней все увеличивался.

Была объявлена мобилизация… Об этом стоит сказать несколько слов.

По нашим понятиям, мобилизация – дело обычное: началась война – надо ее проводить. Но это было совсем не так в XVIII веке. Тогда воевали наемники, а граждан война, вроде бы, и не касалась. Теперь – дело иное.

Выше говорилось, что еще Бриссо в свое время уверял, что «при свободе всякий является солдатом», но у него это была на 90 процентов лишь пышная фраза. Теперь же оказалось, что это не фраза, а печальная реальность. Десятки и сотни тысяч молодых людей отправились воевать. Одни шли с энтузиазмом, другие – вовсе без него (восстание в Вандее началось именно как протест против воинского набора), но шли.

Наконец, вслед за главарями жирондистов были арестованы и те 67 депутатов, которые подписали протест против событий 2 июня.

Гибель жирондистов

Узнав о поступке Шарлотты Корде, Верньо воскликнул: «Она губит нас! Но она и учит нас умирать!» Слова эти стали пророчеством.

Конвент, который вовсе не желал ареста своих коллег, тем более не хотел их казни. Однако давление оказалось слишком велико, и 24 октября 1793 года начался процесс 22 жирондистов.

Тогда еще не было очевидно, что суд и приговор – одно и то же, притом они очень верили в силу слова, которая еще совсем недавно делала их такими могущественными[71]. Жирондисты пытались защищаться. И не совсем уж безуспешно. Их блестящие речи начали оказывать влияние на присяжных.

Процесс шел уже 5 дней, а конца ему не было видно. Раздраженные якобинцы потребовали у Конвента закона, который бы – тут надо привести точный текст – «освободил трибунал от форм, заглушающих сознание и противодействующих убеждению». С подачи Робеспьера был принят такой закон: он позволял присяжным на третий день процесса заявить, что «они уже составили себе ясное представление о деле» и, следовательно, дальнейшее предъявление улик, защита обвиняемых и прочие «формы, заглушающие сознание», не обязательны. Присяжные, правда, еще день поколебались – на столько хватило их совести. Но на шестой день они сообщили, что «уже составили мнение», затем вынесли приговор, и 31 октября 1793 года 22 жирондиста – Верньо, Бриссо, Жансонне и еще 18 человек – были отправлены на гильотину (Валазе покончил с собой в зале суда). «Ужасно обидно умирать, – сказал один из жирондистов, когда их везли к месту казни, – хотелось бы досмотреть, чем все это кончится».

Эти люди совершили много ошибок, но – очень характерно для людей этой революции – сумели умереть с честью. Поднявшись на эшафот, «они запели „Марсельезу“, применяя ее к себе: День славы настал! Против нас тирания развернула свое кровавое знамя…»

Двумя неделями раньше была казнена бывшая королева Мария Антуанетта. Неделей позже – жена министра, Манон Ролан, душа партии жирондистов. «О свобода! – воскликнула она перед смертью, – сколько преступлений совершается во имя твое!»

Погибли – как уже упоминалось, – в большинстве своем, и те вожди жирондистов, кто бежал. Петион и Бюзо, скрывавшиеся в лесах, были растерзаны волками. Жан-Мари Ролан, также скрывавшийся, покончил с собой, узнав о казни жены. Кондорсе не тронули в июне, но когда он раскритиковал проект конституции монтаньяров, он также попал под репрессии; несколько месяцев он скрывался, потом пытался бежать, но был опознан и погиб. Гюаде нашли в доме его отца, и так как он был объявлен вне закона, то его казнили без суда (отца также казнили за укрывательство врага народа, но его все-таки полагалось сначала судить). «Народ! – крикнул Гюаде, подымаясь на эшафот, – вот последний из твоих представителей!» – Дальнейшие его слова заглушили барабаны.

Но тут произошел крутой поворот истории. 27 июля 1794 года (девятого термидора II года Республики) Робеспьер и его друзья были обвинены, объявлены вне закона и на следующий день гильотинированы. Вместе с ними были казнены и все члены мятежной Коммуны, Конвент взял реванш за 31 мая.

Поначалу заключенные в тюрьмах были в ужасе. Они считали (имея на то некоторые основания), что именно Робеспьер еще как-то сдерживал террористов – Бийо-Варенна, Барраса, Тальена, Карье и прочих – и что вот теперь-то начнется подлинный террор.

Но мы теперь знаем: произошло иное. Террор вышел из моды – победители Робеспьера свалили всю вину за террор на него и начали освобождать заключенных. Некоторое время, однако, сохранялся паритет между партией террора и ее противниками – «правыми термидорианцами», разношерстной группой, частью из депутатов центра, а в большой мере из бывших монтаньяров, перебежавших на другую сторону.

Но вот здесь-то надо вспомнить о 67 депутатах, подписавших протест против 2 июня. После того как был казнен 21 жирондист, в начале 1794 года «террористы» в Комитете общественного спасения – Бийо-Варенн и Колло д'Эрбуа – требовали суда и над ними. А суд означал бы казнь.

Однако их спас Робеспьер.

Чем именно он руководствовался? Вероятно, немалую роль сыграли политические соображения. Робеспьер к тому моменту был неоспоримым лидером революции и Франции, но при этом его позиции в Конвенте были вовсе не так прочны. Ему выгоднее было показать большинству депутатов, что он отнюдь не стремится казнить всех депутатов подряд, что он готов договариваться с «Болотом» Конвента.

А может быть, им двигало чувство справедливости или просто жалость? Вот последняя версия как раз наименее правдоподобна. И не потому, что Робеспьер был таким уж чудовищем, а потому, что в 1794 году все, и он в том числе, считали, что жалость – это чувство, недостойное истинного республиканца: он должен был суров и безжалостен к врагам Революции.