Прыжок в прошлое - Александр Сапаров

Сам руководитель всего этого бардака сидел в отдельной мастерской, у него все было завалено чертежами, рисунками линз. После того, как я попытался объяснить ему те небольшие знания оптики, которые остались в моей голове, этот неугомонный фанатик, похоже, знал уже больше меня.

Он с гордостью показал мне несколько больших кусков прозрачного стекла, сваренного по его заказу.

Я смотрел на чертежи, линзы, куски стекла и думал, что у меня уже многое выходит из-под контроля, и в один прекрасный день я приду, а мне покажут настоящий телескоп. Но пока у Кузьмы была в работе одна подзорная труба, естественно, для Иоанна Васильевича. Не мог же царь отобрать насовсем, подарок, врученный собственному сыну.

Я посмотрел пару линз на свет и подумал, что по сравнению с первыми страшноватыми изделиями, эти выглядят, очень похоже на линзы моего времени.

Хлопнув себя по лбу, Кузьма вытащил откуда-то начатый микроскоп и показал, как работает его столик с укрепленной в середине линзой конденсором и небольшим круглым полированный бронзовым зеркальцем, направляющим в него солнечный свет. Свет, конечно, был так себе, все-таки полированная бронза- это не настоящее зеркало. Но было все равно здорово.

– Сергий Аникитович, – сообщил мне мастер, – вы не беспокойтесь, я тут уже столько про эти линзы нового узнал, так, что через месяц ваш микроскоп, доведу до ума.

– Кузьма я то пришел вот с этим, чтобы ты или твои помощники сделали пару вот таких штук, – и я дал ему в руки чертежи керосиновой лампы.

К чести мастера тот сразу понял, что это такое.

– Понятно светильник это будет, ничего тут интересного нет, из меди выколотим две половинки да спаяем, и на поставку. Сергий Аникитович, так зачем он нужен, свечи и то лучше, а тут только вони да копоти наделаем?

– Ты Кузьма, дело вначале сделай, а потом я тебе все растолкую, сам увидишь, что получится.

Обратно я шел в отличном настроении мои мечты о бактериологической лаборатории, где я могу заниматься тем, чем я никогда не занимался и даже не думал об этом – вакцинами, начинали сбываться.

Сейчас я находился в другом теле и все мои прививки другого времени – испарились. Единственно, что мне было досконально известно, что в эпидемию чумы, которая прокатилась по Руси несколько лет назад, я выжил, и теперь у меня стойкий иммунитет к этой болезни. А сколько их сейчас бродит по земле? От оспы до холеры, что там грипп, его и за болезнь пока не считают. Дизентерия, глисты, паразиты, сколько на бедном человеке всего, оказывается, живет и процветает. Зарезали кабанчика и приготовили и все, кто ел, благополучно померли от трихиннелеза, или точно также медвежатинки съели, и туда же вслед за любителями свинины. А был бы на торге всего один специалист с микроскопом и проблема решена. Осмотрел мясо, поставил печать и можно продавать. А за печать денежка, как в наше бинзесовское время, как выговаривал это слово один из моих знакомых в малиновом пиджаке.

Ну ладно если начинать, то, как доктор Дженнер, искать коров с коровьей оспой, ловить мальчишек сирот и на них прививать, выживет, не выживет, кто угадает. Потом, как мне поддерживать вирус в культуре, нет у меня ни термостатов, ни куриных эмбрионов в избытке. Все придется думать самому. Но кто ничего не делает, тот ничего и не добьется. Мне казалось, что государю должна понравиться идея прививок от оспы, какой бы странной она не была. Но согласие государя еще не все, нужно было добиться, чтобы с согласия церкви с ее благословения начались массовые вакцинации. А то, разбушевавшиеся народные массы запросто вздернут на веревку, наивного медика, пытавшегося обогнать свое время, и не исключено, еще и помучают перед смертью. И опять передо мной стоял вопрос каучука, мне нужны были резиновые перчатки, без них, моя хирургическая сущность просто внутренне не принимала возможности работы с инфекционным материалом. А вскрытие, сколько патологоанатомов в свое время закончили свою жизнь, нечаянно поранившись во время вскрытия или не соблюдая принципов антисептики.

Поэтому у меня в вотчинах десятки детей, вместо, того, чтобы помогать своим родителям, ежедневно устремлялись в поля и выкапывали корни одуванчиков. Хотя может это, в каком то роде и была помощь, потому, что одуванчики были одни из самых быстро растущих сорняков. В каждом селе был устроен приемный пункт, куда сносили все корни, взвешивали и расплачивались с детьми. Никто это серьезной работой не считал, поэтому те, совершенно незначительные суммы, которые дети получали, считались, как бы свалившимися с неба. Те, кто работал на приемном пункте уже получали побольше, в их задачу входила отмывка корешков от грязи, размалывание на мельнице, которым у меня было целых три и потом заливка водой. Весь млечный сок, который собирался на ее поверхности, осторожно снимался, высушивался и готовился к отправке в Москву. А я думал, что неплохо, если крестьяне смогут заготавливать в год хотя бы несколько килограмм такого каучука сырца, ввести такое количество в состав ежегодного оброка. На мои пока довольно скромные потребности этого каучука должно было хватить. Опыты с его вулканизацией я оставил на осеннее время.

Мои радужные размышления о прекрасном будущем, внезапно закончились. Я столкнулся с Хворостининым, который с усмешкой смотрел на меня сверху вниз.

– И это воин, – с легким презрением в голосе заметил он, – идет, не видит ничего, делайте со мной что хотите.

– Дмитрий Иванович, так я вроде у себя дома, кого мне опасаться?

– Вот те, кто не опасался уже в сырой землице лежат. Ладно, давай собирайся, поедем мы сейчас кое-куда, здесь в Москве. Ну что смотришь, мать твоя отходит, тебя перед смертью увидеть хочет, каким ее сын вырос обалдуем.

После моих приказаний во дворе начался переполох. Выскочила Ирка и пригласила князя в дом. Она женским чутьем понимала, что в наших отношениях с Хворостининым не все так просто, а может, она все отлично знала, жизнь во дворце учит быстро.

Откуда-то появился Кошкаров он, увидев своего товарища и бывшего начальника, расцвел в улыбке и они крепко обнялись, как будто не виделись годами.

Через полтора часа наша кавалькада мчалась по московским улочкам, заставляя прохожих жаться к краям дороги.

Настроение было не очень, Дмитрий Иванович сам был угрюм и неразговорчив.

Тяжелые ворота, в которые мы долго стучали, так и не открылись. Только сбоку из небольшого проема, открывшейся двери, вышла монахиня и предложила пройти мне внутрь, рванувшегося вслед за мной Хворостинина, она остановила одним движением руки. Я долго шел за ней в темных переходах между палатами, мимо монахинь в темных одеяниях, пока мы не зашли в узкую келью, освещавшуюся тусклым светом узкого окошка. На топчане, укрытая покрывалом лежала женщина, средних лет, истощенная, на ее худом лице глаза, казалось, занимают большую часть места.