Истоки - Ярослав Кратохвил
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зуевский сам заговорил с ним — только для того, чтоб нарушить его тягостное молчание:
— А что, у вас в Европе тоже рассчитывают на победу?
Молчание Томана рассыпалось в благодарной готовности.
— Вы говорите об Австрии? Кое-кто, быть может, и рассчитывает. Но чехи ждут поражения.
— В самом деле, всем надоело…
Вот и все, о чем он успел поговорить с Зуевским. Где-то в корпусе для выздоравливающих русские солдаты хором запели зорю. Хорошо спевшиеся мужские голоса вдруг взвились хрупкой чередой из ночной глубины и растеклись широким торжественным потоком в теплом воздухе, окрыляя решимость Томана.
Но Зуевский поднялся, как только отзвучала зоря, и, быстро попрощавшись, ушел.
Вслед за ним волей-неволей пришлось откланяться и Миончковскому с Томаном.
На другой день Томан с несчастным видом ходил по всему лазарету, прощаясь с каждым, чье лицо хоть мало-мальски было ему знакомо. То и дело он возвращался к ограде, за которой, по видимости, свободно расхаживали пленные.
Наконец он дождался Зуевского.
— Михаил Григорьевич! Простите!.. — окликнул агронома Томан.
Зуевский послал в его сторону близорукий взгляд поверх пенсне.
— Михаил Григорьевич, позвольте проститься с вами…
Зуевский снизу вверх протянул ему руку. В груди у Томана вдруг похолодело от внезапной застенчивости.
— У вас, Михаил Григорьевич, работают пленные…
Беглая улыбка неуместной шутливости сразу растаяла, лицо Томана вспыхнуло, сделавшись очень серьезным, и он брякнул:
— Возьмите меня на какую-нибудь работу!
Зуевский пропустил без внимания эту мгновенно сгоревшую улыбку, ответил с небрежной иронией.
— А следовало бы и офицеров запрячь… Ну, всего доброго. Наконец-то к своим попадете. Вспоминайте и нас тогда! Прощайте!
Томан до последней минуты ждал хоть искры надежды — ждал всюду, куда бы ни шел.
С товарищами своими он заводил окольные разговоры о положении славян в плену, и в конце всех недомолвок, на середине оборванной фразы, вдруг с новой силой вспыхивало в нем неотвязное: «Во что бы то ни стало! Чего бы то ни стоило!»
Миончковский, жалея Томана, старался обратить его волнение в шутку.
— Что вы дадите мне, враг моего отечества, если я… в первый и последний раз… свожу вас к русским девицам?!
Потом уже всерьез, невольно будя новую надежду у Томана, он добавил:
— А впрочем — как знать! Можно и с Сергеем Ивановичем Мартьяновым потолковать. Собственно, это — последний шанс…
С этими словами Миончковский высунул из окна свои победительные усы, провожая взглядом каждую девушку, проходившую по улице.
Его беспечная веселость казалась Томану такой же бездушной, как тот приводной ремень, что бежал и бежал за окном мукомольной фабрики Мартьянова.
А Миончковскнй смеялся:
— Конец такому житью, мой милый, конец!
— Почему конец? А как же доктор Мольнар?
— Степан Осипович-то? Ну, это, милый мой, другое дело. Высочайше одобренное постановление министерства!
— Сводите тогда меня к Мартьянову! В последний раз… Не казнят же вас за это. Я ведь все-таки славянин!
Томан просил неотступно.
Миончковский смеялся неопределенно. На закатном солнце усы его отливали металлом, возбуждая в Томане беспокойство и зависть.
50
Лейтенант Томан, надев серый штатский костюм, который охотно раздобыл для него доктор Мольнар, очутился в сопровождении поручика Миончковского, в том самом мире, который видел до сих пор только из окна.
Улицы пахли пылью и сухостью. Когда под ногами застучал тревожно деревянный тротуар и выскочили на дорогу уличные фонари, Томана охватило сильное желание убежать обратно.
По улице, ведшей к земской управе, гуляло горячее дыхание зреющих полей. Ближе к центру пошли более оживленные улицы.
Сперва Томан пугался каждого встречного, но скоро освоился. С интересом разглядывал он городские дома с резными наличниками, с освещенными или проваленными в темноту окнами, и жадно прислушивался к жизни, струившейся через город.
По дну широкой улицы, по пятнам света и тени, словно вброд по мелкой реке, пробирались повозки. Качались, как на волнах, расплывчатые тени людей; магазинные витрины набрасывали на них сети света.
На перекрестке, залитая огнями, кричала афиша кинематографа. Кучка русских солдат пялила на нее глаза, и Томан по рассеянности одновременно с Миончковским на приветствие их поднял руку к козырьку — и испугался, и заспешил дальше, а потом рассмеялся сам себе.
— Куда вы меня ведете?
— Поздно спохватились, мой милый — далеко! Вот заведу вас и выдам полиции.
Собственная смелость доставляла Томану ребяческую радость. Он уже без страха смотрел на русских офицеров, с которыми здоровался Миончковский. Местами, на углу улиц или на узеньком тротуаре, Томан задевал плечом незнакомых людей и близко заглядывал в глаза молодым женщинам. Миончковский знал многих из них, и часто сам обращал внимание Томана:
— Смотрите! Молодая супруга старика купца!
Или:
— Еврейка, но — страстная!
Об одной сказал:
— Соня, секретарша агронома Зуевского!
Томан оглядывался на всех, а за секретаршей Зуевского даже вернулся, чтоб обогнать ее и еще раз заглянуть в лицо, но хотя ему и не удалось этого сделать, он заявил:
— Хорошенькая!
Свернули в улицу, образуемую двумя убегающими цепочками желтоватых огней. Улица казалась широкой, бесконечной, и была она ровная, но — безлюдная. Прошли мимо дома за чугунной оградой; под белесым, пустым зарешеченным окном его гремел прикладом солдат.
— Слышите? Я веду вас прямиком в львиную пасть!
На этом месте они еще раз свернули, и неожиданно к самому тротуару, под ноги прохожим, сбежали весело освещенные деревянные ступеньки. Миончковский остановился.
— Прошу — мы у цели!
Томану показалось, что при этих словах улыбка Миончковского стала напряженной. А Миончковский добавил каким-то неуверенно-шутливым тоном:
— Вот увидите, как далека от оригинала наша имитация Европы!
У Томана заколотилось сердце. Залитые светом, проплыли перед ним, будто в тумане, искусственная пальма, буфет и чьи-то жирные руки, откинувшие алую портьеру. Он шел торопливо через прибой голосов, не отрывая глаз от спины Миончковского. На фоне темных обоев разглядел краем глаза белые плоскости мраморных столиков и неразличимых лиц.
Он рискнул оглядеться только, когда оба стояли уже у стола в небольшом отдельном кабинете, скрытые от зала тяжелой портьерой.
— Куда вы меня привели?
— В самое безопасное место во всем городе. — Миончковский говорил теперь почему-то совершенно спокойно. — В приличном обществе полиция не появляется. Не заглядывает она туда, где бывает мукомол Мартьянов.
Оставив Томана одного, он вышел из кабинета. Томан стал рассматривать пестрые обои, которыми были оклеены деревянные перегородки. За стеной играли на фортепиано и гармонии, глухо позвякивала сабля. Миончковский несколько раз заглядывал и уходил снова; какое-то смущение замораживало их разговор.
Наконец Миончковский вернулся окончательно — веселый, шумный. Он вел с собой гостя.
Томан было испугался, но постепенно успокоился. Он знал этого человека: то был мукомол Мартьянов.
Мартьянов при виде смятения Томана прищурил глаза. Миончковский же вдруг стал беззаботным и смелым и сразу взял бесшабашный тон:
— Позвольте представить вам некую личность… По своему, так сказать, официальному положению личность эта — раб вашей милости. Вообразите, что я привел его себе и вам на потребу…
Мартьянов уселся напротив Томана; его несколько уже затуманенный взор скользнул в сторону.
— А знаете, — проговорил он, — их войска скоро до Вены добегут! Лупят их наши славные генералы. Славно!
Миончковский захохотал.
— Именно потому вашему всемогуществу представляется блестящий случай… Предлагаю задешево инженера. Доброму человеку отдам без запроса, даром. Взгляните на него. Готов наняться за харч, больше ничего не просит. Да к тому же… своему человечку подсобим… славянин, чех! Злота Прага! А?
Мартьянов смерил Томана небрежным взглядом, от которого тот покраснел.
— Краденое предлагаете, — вздохнул мукомол, засопев носом. — Если он пленный, так не ваш — государству принадлежит… военным властям.
— Да, но ваше желание, ваше слово… Мартьянов молчал и только жмурился.
— Н-ну, посмотрим… по обстоятельствам, — сказал он наконец. — Сами изволите знать, наша работа в тылу бывает поважнее вашей на фронте. Мы — твердая почва, на которой стоит фронт, мы всю вашу силу питаем. Мы-то не подведем. Однако прошу позволения наперед попотчевать вас.