Хромой Тимур (Звезды над Самаркандом - 1) - Сергей Бородин

И когда хриповатым голосом он заговорил, и тогда казалось, что, говоря, он продолжает во что-то вслушиваться, сощурив маленькие глаза.

С ним пришел рослый человек, прямой, плотный, с густой длинной бородой, которая казалась слишком большой для его молодого лица, словно чужая, подвешенная. Он внес двух связанных пестрых кур, мотавших головами около его каблуков; отдал кур мальчику и отошел к Борису. А старший вошел, словно сразу всех увидел. Приложив руку к сердцу, он опустился на корточки возле больного и, встретив взгляд Мусы, долго смотрел в этот большой, пытливый глаз. Между ними, пожалуй, шел разговор, очень значительный для обоих, если можно называть разговором эти, так понимающие друг друга, их взгляды.

Наконец гость прохрипел:

- Потерпи, Муса. Заживает.

- Терплю.

- Заживает, я вяжу.

- Терплю.

- Наше дело терпеть. Стиснуть зубы и терпеть.

- За то и терплю.

- Пускай! Зато они задумаются, когда увидят, сколь мы выносливы, сколь тверды. Ты их отхлестал, а не они тебя! Спина заживет, а их твердость шатнется.

Потом он повернулся к Назару:

- Я вас знаю, мастер.

Он протянул руку к руке Назара.

Скользнув ладонью по сухой, горячей, быстрой руке, Назар удивился:

- Откуда?

- Вот, от Мусы.

Но Муса думал о словах гостя, тихо бормоча:

- Шатнется? А не разгорится ли ярость, свирепость их? Свирепость их нам страшней, чем их твердость. Твердость - дело ихнее, а свирепость на нас сорвут.

- А в диковину ль нам их свирепость?

- В диковину ль? Нет, мы на все готовы. В прежние годы потому и звали нас висельниками.

- Не нас, дядя Муса. Сами мы так себя называли. Когда мы шли на борьбу, мы клялись либо изгнать монголов с отчей земли, либо погибнуть на виселицах. Загодя обрекали себя не на пир, а на виселицу, только б своей дорогой идти. Своей!

И гость объяснил Назару:

- Мы назывались висельниками, сарбадарами. Это персидское слово. Вот Муса - перс, это его слово.

- Хотя и не наше: это по-таджикски - сарбадар, а по-персидски сербедар, по-джагатайски - асилян... Или как? Разве дело в том, как сказать слово? Дело в том, как его понимать. Верно?

- Верно, дядя Муса!

- Так... - задумался Назар, - так... Мы вот тоже... объединялись супротив монголов. Только мы идем не отдельными общинами, а всем народом.

Гость покосился на Бориса:

- Это кто с вами, брат Назар? Мы говорим, говорим, а не знаю...

- Был ученик, теперь подручный. Не сомневайтесь: я бы вас остерег.

- Не обижайтесь, - повернулся гость к Борису, - мы говорим, говорим, а ведь это не всякому скажешь.

- У нас с дядей Назаром жизнь одна, - ответил Борис.

- Одна? Истинно. И мы были народом, брат Назар! Пахари, ремесленники, садовники, рабы, городская голытьба, весь простой народ. Были с нами и многие из купцов, и книжные люди, вроде сына мавляны. Но мы шли за Абу-Бекром Келави. Это был простой человек, трепальщик хлопка. А тот бородатый, - показал гость на своего спутника, севшего на землю у стены рядом с Борисом, - это Хасан-ходжа, сын того сына мавляны. Но мы шли за Абу-Бекром Келави.

Хасан-ходжа проворчал:

- Мой отец не виноват, когда Тимур казнил Абу-Бекра, а моего отца пощадил. Отец был со всеми.

- Со всеми, и хорошо бился. Мне тогда семнадцати лет еще не было, а я его запомнил: хорошо бился. Но ведь он был среди своих, с нами говорил мало. С нами был Келави, а твой отец - с купцами, с учениками из мадрасы, с муллами, которые боялись монголов...

- Когда это было? - спросил Назар.

- Тридцать пятый год идет с тех пор.

- С монголами бились?

- С ними. Тогда по всей нашей земле самоуправствовали монголы. Не было от них житья. Ни ремесленному люду, - нас заставляли, как рабов, работать, голодом морили. Ни земледельцам, - у них поля скотом травили, не давали урожай собрать, а кто соберет, тем даже на семена зернышка не оставляли. Ни купцам, которые помельче, - у них брали, что понравится, задаром; из города выехать за товаром не пускали. Большим купцам давали пропуск за большие деньги, тем был расчет от такого порядка: все караванные пути к рукам прибрали, а простым купцам стало невмоготу. Города запустели, нечего есть стало в городах. Негде стало на лепешку заработать.

- Так и у нас было! - кивнул Назар.

- Вот мы и перемолвились промеж собой, ремесло с ремеслом, город с городом, по всей стране, по соседним странам, куда дошли монголы, со всеми теми людьми. И поклялись: лучше на виселицах сдохнуть, чем под монголами жить...

- Как у нас!.. - повторил Назар.

- Истинно: как у вас.

- А разве про нас слыхали? - удивился Назар.

- Слыхали: мы во все стороны поглядываем, где кто и где как.

Гость начал было говорить дальше, но, глянув своим острым взглядом в глаза Назару, добавил:

- Знаем про вас, потому и говорим при вас.

И возвратился к рассказу:

- К нам тогда и пришел дядя Муса. Из Сабзавара, у них там свое царство было, сарбадарское...

- Из Сябзевара, по-нашему, - поправил Муса, - из Хорасана.

- Дядя Муса тогда помоложе был...

- Двадцати лет! - подтвердил Муса.

- И смело бился!

Назар спросил:

- А как же до боя дошло? Как с силами собрались? Одно дело - словами перекинуться, другое дело - войском стать.

- Истинно: войском собраться не просто было. Наши амиры с монголами ладили. На службу к монголам шли. А войском амиры правили, других войск не было. Поначалу мы исподволь боролись. Исподволь, но повсюду. То застигнем в деревне слабый отряд, - порежем грабителей. То в пустой улице встретим двоих-троих, - проткнем их в спину. Искали мы себе воеводу, да они все затаились, к монголам припали. И сам Тимур служил у монгола, у хана, у Кутлуг-Тимура. Вроде визиря он у хана был. Но мы стояли на своем: мы знали, как такие, вроде нас, борются с чужим игом. Ведь вон у них, в Хорасане, еще лет за тридцать до нас сильное войско собралось. Отбились от нашествия, прогнали монголов, прогнали и всех, кто монголам мирволил, больших купцов прогнали с базаров, больших хозяев прогнали с земель. Понизили налог с народа, рабов допустили в войске служить, оружие рабам доверили, а случалось отличиться рабу, от неволи освобождали, возвышали, ставили начальником над воинами. Это большая сила была, а нам - великий пример. Они в главном своем городе, в Сябзеваре, по-ихнему, правителя себе избрали. Яхья-ходжу...

- Какой человек был! - поддержал Муса.

- Еще бы! Они от своего имени деньги чеканили!

Муса поднял голову, повеселев:

- Я доныне храню горсточку, не расходую; нуждаюсь, а храню: она мне дороже, чем мешок серебра, эта горсточка.

Но гость остерег хозяина:

- Лежи тихо, дядя Муса!

И продолжал рассказывать Назару:

- Разве это не ободряло нас?! О! Мы видели: не год, не два, а целых тридцать лет держится этакое царство. Маленькое, с ладонь, а никто не может его осилить! Это давало и нам силы. О!

Муса хотел было что-то сказать, но закашлялся и снова опустил голову, глядя куда-то в сторону запавшим глазом.

- Устал? - спросил Назар.

- Отдохни! - предложил гость. - Лекарь ходит?

- Ничего, сейчас отдышусь. Ходит.

- Чем лечит?

- Лежать, молчать. На солнце не лежать, а на ветерке. Черного винограду не есть, а белый. Баранину не есть, а курятину... Когда меня принесли...

- А кто? Я еще не слыхал, - сказал гость.

- Землекоп. Землю там копали. Вечером, когда я отдышался, он видит: я в память пришел. Закинул меня на закорки и донес. А как звать, не знаю: по-персидски не понимает, по-джагатайски не понимает. А куда нести, понял. "К персам?" - спрашивает. "Неси!" - говорю. Когда донес, тут я ему свой дом указал. Как его звать, не знаю: там их больше сотни согнано землю рыть, а откуда, не знаю... Когда меня принесли, кожи у меня на спине не было, одни клочья. Кликнули лекаря. Он травы нажевал, наложил на мою спину, сразу отошло. А какой травы, не знаю. Третий день, как снял с меня траву. "Теперь, говорит, ветерок нужен, прохладный ветерок, - кожа нарастать будет". Твой подручный, брат Назар, нашу речь понимает? А то я говорю, говорю, а не знаю!

- Понимает, брат Муса.

- Хорошо! - И Муса, устав, закрыл глаза.

- Борис, сходи принеси винограду белого. Надо нам больного попотчевать.

И объяснил гостю:

- А то мы сюда шли - про болезнь его не знали.

- Да и я не сразу услыхал! - ответил гость.

Борис пошел было, но вернулся и кинул на свое место мешок.

- Я тут оставлю, дядя Назар.

- Оставь.

Муса не понял их языка, открыл глаз в спросил:

- О чем это он?

- Пустое, мешок. Мы с ним шли чистого песку поискать, зернистого.

- А! Возьмешь сколько надо, на том дворе есть. Сынок тебе вынесет.

- А как же та битва сложилась? - спросил Назар у гостя.

- Битва? Я уж говорил: наш Тимур тогда монголу Кутлуг-Тимуру служил. Потом повздорили они. А когда сын того монгола Ильяс-ходжа пошел из Семиречья на нашу землю, Тимур собрал войско, с нашим амиром Хусейном вместе; пошли они навстречу Ильяс-ходже, бить монгола. И побили бы, да бог не хотел: когда они около Чиназа встретились, такой полил дождь, вся земля размокла, одна грязь кругом. Лошади не идут, оскользаются, валятся. А у Тимура и тогда, как и ныне, весь расчет был на конницу. Конница при такой погоде не годилась, и побил Ильяс-ходжа Тимура с Хусейном. Начисто побил! Еле ноги унесли Тимур с Хусейном, едва успели через реку Сыр переплыть. О Самарканде и думать забыли, до самой реки Аму бежали, Хусейн и за Аму перескочил, в Балхе укрылся. Вот как...